Внешне Гуюк, как и Бату, демонстрировал свое стремление закончить дело миром и поэтому несколько раз вызывал наследника Джучи к себе. Соблюдая формальности, Бату и в самом деле должен был бы появиться в Каракоруме, выразить почтение новоизбранному монарху и получить от него свою долю почестей — как старший в роду. Но, прекрасно понимая, чем ему грозило принятие такого приглашения, он отказывался — впрочем, в вежливой форме и под благовидным предлогом: он-де продолжает болеть и не осмеливается по этой причине пуститься в столь дальний путь. Наконец, терпение великого хана лопнуло, и он сам выступил в сторону владений Бату — во главе огромного войска. При этом Гуюк с сарказмом пояснил: «Погода склоняется к теплу, воздух Имиля подходит для моей природы, и тамошняя вода благотворна для моей болезни», намекая на постоянные отговорки Бату [Рашид ад-Дин 1960, с. 121].

Последнему, без сомнения, было хорошо известно о приготовлениях Гуюка от своих доброжелателей и осведомителей в Каракоруме. Соркуктани-бэки, вдова Тулуя, также писала ему: «Будь готов, так как Гуюк-хан с многочисленным войском идёт в те пределы» [Рашид ад-Дин 1960, с. 121]. Тем не менее Бату пребывал в некоторой нерешительности, никак не решаясь пустить в дело собранные на границах улуса войска: до сих пор гражданской войны в Монгольской державе не было, и Бату, по-видимому, не мог решиться первым начать ее.

Гуюк тем временем уже вступил в пределы Чагатаева улуса, где его войска, несомненно, должны были пополниться отрядами его верного друга Йису-Мунке. Великий хан остановился в окрестностях Самарканда, где дал воинам Отдых после перехода, а сам стал устраивать ежедневные пиры. И именно в это время Бату, наконец, приняв какое-то решение, выступил с многочисленным эскортом, больше напоминавшим армию, ему навстречу. Он сделал остановку в Алакамаке, когда к нему пришла весть о скоропостижной смерти Гуюка [Juvaini 1997, р. 262].

Было бы странно, если бы Бату, как самого главного недруга Гуюка, не обвинили в убийстве великого хана! Одним из первых эти обвинения озвучил посланец французского короля Вильгельм де Рубрук со ссылкой на сведения другого посла Людовика IX — Андре де Лонжюмо: «Брат Андрей говорил мне, что Кен [Гуюк. — Р. П.] умер от одного врачебного средства, данного ему, и подозревал, что это средство приказал приготовить Бату. Однако я слышал другое. Именно Кен сам позвал Бату, чтобы тот пришел поклониться ему, и Бату пустился в путь с великой пышностью. Однако он сам и его люди сильно опасались, и он послал вперед своего брата по имени Стикана, который, прибыв к Кену, должен был подать ему чашу за столом, но в это время возникла ссора между ними, и они убили друг друга» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 132]. Вряд ли можно всецело доверять этому рассказу: больше ни один источник не со-сообщает о ссоре Гуюка с братом Бату и убийстве великого хана. Но вполне вероятно, что сторонники Угедэидов действительно могли прозрачно намекнуть европейскому дипломату, что к смерти великого хана причастен Бату. Безус-яовно, гибель Гуюка была выгодна наследнику Джучи. Но ему ли одному?

Только Иоанн де Плано Карпини, присутствовавший на церемонии его вступления на трон, дает положительную характеристику Гуюку: «А этот император может иметь от роду сорок или сорок пять лет или больше; он небольшого роста; очень благоразумен и чересчур хитер, весьма серьезен и важен характером. Никогда не видит человек, чтобы он попусту смеялся и совершал какой-нибудь легкомысленный поступок...» Такой замечательный отзыв легко объясняется следующей же фразой францисканца: «Говорили нам также христиане, принадлежащие к его челяди, что они твердо веруют, что он должен стать христианином» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 81]. Видимо, надежда на обращение великого хана в христианство и заставила папского легата «авансом» выдать ему столь блестящую характеристику, В. В. Бартольд на основе восточных средневековых источников характеризует преемника Угедэя как человека развратного, больного физически и нравственно, жестокого и капризного; чиновники боялись приходить к нему с докладами, если он сам не вызывал и не спрашивал их; никто не мог быть уверен в своем завтрашнем дне [Бартольд 1963, с.554].

Таким образом, многие из приближенных Гуюка (включая и его родственников) имели причины желать смерти великого хана, чтобы не беспокоиться за собственную судьбу. И, совершив убийство, сами же могли распустить слухи о том, что это — дело рук Бату, тем более что его вражда с Гуюком к этому времени стала общеизвестной. Прямых указаний на причастность Бату к смерти Гуюка в источниках нет, хотя следует признать, что великий хан скончался очень своевременно и к большой выгоде для властителя Улуса Джучи.

Ситуация в Монгольской империи после смерти Гуюка очень напоминала ситуацию после кончины его отца. Точно так же у власти формально находилась вдова умершего хана — Огул-Гаймиш (тоже из племени меркитов!). Но, в отличие от своей землячки и свекрови Туракины-хатун, она не сумела использовать противоречия Чингизидов для укрепления собственной власти. Напротив, вдова Гуюка решила отбыть из столицы в родовые владения Угедэидов на Имиле, тем самым значительно ослабив свое положение. Вскоре против нее открыто выступили ее же сыновья Наху и Ходжа, каждый из которых объявил себя правителем, держал свой двор и издавал собственные указы [Juvaini 1997, р. 265].

Сразу после смерти Гуюка Бату отправил к Огул-Гаймиш послание, в котором выражал сочувствие по поводу кончины ее супруга и всецело одобрял ее кандидатуру в качестве регентши до избрания нового хана [Juvaini 1997, р. 263]. Этот шаг Бату выглядит довольно странным, тем более в тот момент, когда были созданы все предпосылки для того, чтобы он сам получил власть в Монгольской державе. Но преемник Джучи слишком дорожил и миром в империи и собственной головой: захват власти силой, несомненно, повлек бы очередную смуту и, чего доброго, мог закончиться для него тем же, чем в свое время для Тэмугэ-отчигина! Нет, Бату нужен был законный повод для свержения власти рода Угедэя. Поэтому наследник Джучи, продемонстрировав в послании к регентше свою лояльность и тем самым усыпив бдительность Угедэидов, получил возможность спокойно обдумать действия, с помощью которых намеревался раз и навсегда отстранить это семейство от власти.

Много времени Бату для этого не понадобилось. Уже в следующем году он созвал курултай, на котором намеревался предложить кандидатуру нового великого хана. Но, как и прежде, не счел возможным самолично ехать в Монголию — он чувствовал себя в полной безопасности только в собственных владениях. Вместе с тем вопросы, которые он был намерен поднять на курултае, являлись настолько важными, что он не рискнул доверить их своим представителям, как сделал это, отправив своих братьев на курултай, избравший Гуюка. И Бату, в нарушение всех традиций, созвал курултай в своих владениях — либо в том же Алакамаке, где он временно обосновался со времени смерти Гуюка, либо в горах Алатау, к югу от реки Или [см.: Бартольд 2002а, с. 498]. Намерения его были очевидны: в своих владениях, имея под рукой многочисленные войска, он имел больше шансов «убедить» даже враждебных ему родичей и нойонов согласиться с его решением. Это было вполне понятно и другим Чингизидам, поэтому потомки Угедэя и Чагатая прямо заявили, что Бату нарушает традицию: «Коренной-де юрт и столица Чингис-хана — Онон и Келурен, и для нас не обязательно идти в Кипчакскую степь» [Рашид ад-Дин 1960, с. 129]. В результате многие из противников Бату просто-напросто отказались прибыть на курултай. Однако авторитет наследника Джучи был столь высок, что большинство Чингизидов, военачальников и высших чиновников все же собралось в его ставке, не посмев пренебречь его приглашением.