— Достопочтенный Казы-Гирей, — сказал капитан. — Позволю себе предложить вам более действенное средство от усталости, чем кофе.

— Какое? — вскинул на него беспокойный взгляд татарин.

— Мы, моряки, пользуемся им издавна.

— Видимо, вы говорите о роме.

— Нет. Как правоверные мусульмане, мы чураемся пьянства.

— Тогда это какая-нибудь трава. Но я не люблю травяные настои.

— Думаю, кальян-то вы курите…

Казы-Гирей утвердительно кивнул.

— Небольшое количество гашиша будет смешано с черным иранским табаком. Мне оно всегда помогает.

— Гашиш? — Крымчанин на минуту задумался, и Селиму показалось, будто рецепт ему знаком. — Ладно, давайте. Уже третью ночь я не могу заснуть…

Сначала Хусам подал им большой крутобокий фарфоровый чайник со свежезаваренным зеленым чаем. Ядреный вкус сальмагинди требовал нейтрального дополнения, и тут придумать что-либо лучшее, чем зеленый чай, было трудно. Осушая пиалу за пиалой с горячим напитком, слегка разведенным медом, капитан рассказывал знатному пассажиру о штормах, которые он пережил, когда плавал в Средиземном, Адриатическом, Ионическом, Мраморном морях. Казы-Гирей слушал его очень внимательно.

Тем временем старый слуга в каюте капитана возился с кальяном. Он взял наиболее дорогой и красивый, с хрустальной колбой, с двумя янтарными чубуками. Колбу Хусам до половины залил яблочным соком с водой. Далее он наполнил глиняную табачную чашечку на вершине кальяна мелко нарезанными черными листьями табака, добавил туда толику белого порошка из заветной коробочки. Перемешав ингредиенты, Хусам прикрыл табачную чашечку крышкой с отверстиями, положил сверху древесный уголь, смоченный селитрой, и поджег его. Потом сделал пробную затяжку.

Огонь коснулся черных листьев. Белые крошки гашиша, рассыпанные между ними, тотчас обуглились и превратились в дым, сероватый, вязкий, приторный. Проходя через яблочный сок в колбе, он немного посветлел, приобрел свежий фруктовый вкус, но не стал от этого менее ядовитым. В клубах его таился сонм чудовищ.

С низким поклоном старый слуга поставил кальян на столик «курсе», за которым сидели, скрестив ноги по-турецки, Казы-Гирей и Селим Траблези. Они одновременно взяли в руки чубуки, соединенные с колбой узкими гибкими трубками, сшитыми из верблюжьей кожи, и одновременно вдохнули сухой, как бы царапающий горло, дым.

— Где находится пристань, для нас подходящая? — спросил капитан после долгого молчания.

— Много портовых городов в Крыму, — уклончиво ответил восьмой сын покойного хана.

— Так выберите хоть один, достопочтенный Казы-Гирей.

— Теперь это нелегко сделать.

— Вы боитесь русских?

— Нет! — гордо ответил татарин. — Три века были они данниками моих предков! Они — трусливые люди, не умеющие воевать. Их удел — гнуть спину на своих могущественных соседей, поставлять рабов для нас, свободных жителей великого Крымского ханства…

Гашиш уже начал действовать.

Казы-Гирей заговорил с необычайным подъемом и воодушевлением. Он рисовал капитану картины из прошлого крымских татар. Это получалось у него ярко, убедительно, красиво. Он точно читал куски из поэмы, неизвестно кем написанной. Они различались по своим деталям, но сюжет имели одинаковый.

Вот могучее ханское войско идет по бескрайним степям северного Причерноморья. У каждого воина — две-три лошади, и он умеет пересаживаться с одной на другую на ходу. Потому стотысячная орда движется неостановимо, плотными шеренгами и напоминает черную тучу, опустившуюся на землю из Преисподней.

Вот вдали возникают белые стены русской крепости, а еще лучше — поселения, защищенные лишь земляными валами. Войско окружает ее плотно, точно вода в весеннее половодье кусочек суши. Воины ислама достают луки и пускают тысячи стрел, часто имеющих на конце горящую паклю. Осада не длится долго, так как силы неравны. Дееспособные защитники перебиты, ворота взломаны. Седовласые почтенные старцы, отцы города, в последней надежде выходят к захватчикам с иконами в руках. Или, наоборот: взяв раненых, больных, детей и женщин, они укрываются в самой большой церкви.

Вот огонь бушует вокруг русского храма. Языки пламени поднимаются до небес Стоны, плач, громкие молитвы слышат узкоглазые конники, окружающие его. Они ждут, когда неверные откроют двери своего капища изнутри. Обязательно откроют, ибо жизнь в рабстве лучше смерти в дыму и огне.

Вот пленники рассортированы, пересчитаны, распределены между беями и мурзами родов, участвовавших в набеге. Это — самая ценная добыча. Женщин много, они привлекательны, как обычно все славянки. Теперь они принадлежат крымским воинам. Конечно, попадаются упрямые и непокорные. Им надо связать руки и при всех сорвать одежду. После долгого воздержания в походе соитие с женой убитого врага сладостно, как никакое другое…

Если бы Селим Траблези знал, что наркотик отправит знатного пассажира в такое далекое прошлое, он, наверное, поостерегся бы его применять. Рассказы Казы-Гирея, наполненные жуткими подробностями, все больше смахивали на бред. Несмотря на вопросы капитана о нынешнем плавании, он не спешил покидать мир своих исторических видений. Там молодой татарин действовал смело и решительно, побеждал во всех схватках с северными лесными людьми, грабил их имущество, сжигал дома, рубил головы мужчинам и насиловал женщин. Отсветы давно погасших пожаров румянцем ложились на его щеки.

Между тем табачная заправка в кальяне кончилась. Клубы дыма, пахнущего яблоками, плавали в узкой каюте, имеющей одно квадратное окно, плотно закрытое из-за шторма. Вместе с табаком бербер и крымчанин выкурили и гашиш. Только Селим делал редкие, неглубокие затяжки, а восьмой сын покойного хана не выпускал мундштук изо рта.

Последний раз, вдохнув ядовитый дым, Казы-Гирей остекленевшими глазами посмотрел на раиса, спросил у него, который теперь час, после чего встал и, покачнувшись, сделал попытку выйти из каюты через дверь платяного шкафа. Естественно, из этого ничего не получилось. Сильно ударившись головой, татарин снова повернулся к Селиму.

— Могу ли я чем-нибудь помочь вам, о достопочтенный? — участливо задал вопрос раис.

— Нет! — плачущим голосом ответил представитель династии Гиреев. — Никто теперь не поможет мне.

Действительно, шишка у него на лбу вырастала немалая. Потирая ее рукой, крымчанин со стоном улегся на подушки, разложенные возле столика «курсе». Траблези достал свой платок, смочил его остывшим чаем из фарфорового чайника и положил на лоб страждущему. Тут он почувствовал, что у знатного пассажира — жар.

— Безвыходных положений не бывает, — решил утешить собеседника Селим.

— Не везет мне с этими русскими, — вдруг признался Казы-Гирей, закрывая глаза.

— Увидите, все еще наладится.

— Да, надо принимать какое-то решение, — пробормотал молодой татарин. — Надо высаживать десант. За дальнейшее промедление они накажут. Здорово накажут, я знаю…