Из моря высунулись дельфины и навострили уши:

— Ничего страшного, — поделились они с чайками, — наши победили!

— Идиоты, — продолжали жмуриться коты.

Даже уставшие от воплей и мытья посуды женщины вывалились из окон и смотрели на бурление праздника. Им казалось, что они тоже приложили руку к этой победе. Они снисходительно улыбались.

— Ой, футболистка, — поддела меня бабушка, глядя, как я беснуюсь.

— Ма, можно я тоже… пойду на улицу? — заикнулась я.

Но про это можно было не спрашивать — пора и честь знать.

— А все-таки я тоже помогала победить, — пробормотала я, засыпая. — Два часа!

За окном бурлил ликующий город.

Бабушка засмеялась, не разжимая губ.

— Девочку обязательно надо родить, — наставляла бабушка. — Девочка всегда будет с мамой, а мальчика заберут — и жди потом, когда он про тебя вспомнит.

— Что-то мне девочек не особенно хочется, — с сомнением возразила я. — Девочкам ничего нельзя, вообще! Все только и следят, чтобы они чего-то не натворили. Никакой свободы, одни обязанности. Почему мне нельзя велосипед купить?! Потому что я — де-е-е-евочка. Тьфу.

— Да, девочкам труднее жить, — неожиданно согласилась бабушка. — Но ведь мы сильнее. Хоть мужчина — умнее, а женщина — сильнее. Она не сломается, а только согнется. Девочки умеют рожать людей, а мальчики — нет. Дался тебе этот велосипед! — вдруг рассвирепела она.

— А что в нем плохого? — удивилась я.

— Как что плохого? — раскричалась бабушка. — Ну кто тут еще в твоем возрасте шлендрает на велосипеде?! Девочки в твоем возрасте приданое собирают, а ты что делаешь? Порезала тик для подушек на какое-то дурацкое расфуфыренное платье! И не носишь его даже!

— Приданое, — закатила я глаза, — и что туда надо собирать? Подушки и сервизы?

— И подушки, и сервизы, — не сдавалась бабушка, — и полотенца, и постельное белье! А ты что сделала?

— А что я сделала?

— Я тебе два комплекта подарила индийского белья, с фиалками, а ты их немедленно напялила и спать завалилась!

— Ой, какие они красивые, ты моя любимая, — кинулась я целовать бабушку.

— Уйди, уйди, негодяйка, — закрылась бабушка ладонями, — что за привычка лизаться! Охота тебе сморщенную старуху целовать! Ты мне зубы не заговаривай, лучше скажи, что у тебя тут висит, а? — Бабушка презрительно указала на плакат «Битлз», подаренный мне Иркой. — Придет кто-нибудь и посмотрит на девичью комнату, а у тебя тут мужики посторонние висят!

Мужики с плаката стеснялись своих длинных волос и желали смыться куда подальше.

— Ну кто сюда придет? — удивилась я. — Кого это чужого я впущу в свою комнату?

— Да мне самой на них смотреть страшно! Ночью встану, так они на меня смотрят, я каждый раз шарахаюсь!

— Дидэ, — с воодушевлением начала я, — эти ребята сделали самую лучшую музыку в мире. А вот этого, — показала я на Джона, — его вообще убили!

Бабушка охнула и посмотрела на портрет совершенно другими глазами.

— Господи, он молодой умер?!

Она провела рукой по плакату.

— Бедная, бедная его мать, и дети остались?

— Матери нет давно, а дети остались, да. И жена. — Бабушкино сочувствие напомнило совсем недавний черный день, когда программа «Время» сообщила: Джона убили.

В школу мы пришли в трауре, а Вадик вообще в очках с темными стеклами. Я читала на переменах в радиоузле поминальную речь, и после крутили «Имеджин». Директор прибежал взмыленный, расшвырял толпу сочувствующих возле дверей радиоузла и потребовал ответа за самоуправство.

Мы отбрехались тем, что Джон погиб за идеи свободы от рук ЦРУ. Теперь приходилось отмазывать его перед бабушкой.

— Господи, как земля таких носит, кто молодого не пожалеет и жизни лишит, Господи, — причитала бабушка. — Да чтоб я его землей засыпала, чтобы ему завтрашнего утра не видать, ублюдок, отродье и сатана, чтобы собаки на его могиле лаяли!

— Его убийца сидит в тюрьме и долго еще не выйдет, — утешила я бабушку, пока она не разошлась.

— Да чтоб этому кровопийце никогда оттуда не выйти! А брат или сестра есть у него? — продолжала выпытывать бабушка про Джона, как будто он был ее дальний родственник.

— Нету, один он был у матери, без отца, но его тетка вырастила, — спекулятивно давила я на бабушкины слабые точки.

— Ох, бедная, бедная его мать… Еще и без отца? Ох, бедолага парень. Пусть Господь упокоит его душу, аминь.

Бабушка посмотрела на плакат еще раз и вздохнула.

— А остальные хоть живы? — на всякий случай спросила она и, получив утвердительный ответ, заключила: — Ну пусть висят тогда.

— Вот они, мальчики-то, — бормотала она через пару минут в глубокой задумчивости, держа ступку с орехами на коленях, — мальчиков повсюду опасности ждут. Дома их не запрешь, им свобода нужна. Девочки поосторожнее небось и живут дольше.

Постучала немного пестиком, взглянула сквозь меня, еще раз вздохнула и сказала:

— Не отнимай ни у кого детей раньше времени, Господи. Древние сказали — даже у змеи не убивай ее дитя. Пусть живут свое время. Аминь.

— Сбегай вниз, почту принеси, — сказала мама, выгружая покупки. — А то у меня рук не хватило!

Хорошо, что не за хлебом — а то мне иногда по три раза в день приходится гонять к цирку: там самый лучший хлебный магазин.

Принести почту — это самое приятное поручение, которое мне давали. Обычно я смотрю сразу после школы: не белеет ли в щели что-то новенькое?

Вихрем скатившись вниз, открываю наш почтовый ящик: ключей не требуется, потому что замочек в нем отродясь не работал, нижнюю дверцу надо хорошенько дернуть, она и распахнется.

Закрывать еще проще — дал по дверце посильнее ладонью, она и влезает внутрь. Техника!

Кроме кучи скучных газет, приходят журналы «Наука и жизнь», «Вокруг света», «Новый мир». Еще мамины ботанические брошюры — сколько она выписывает книжек, с ума сойти, в доме — сплошная ботаника.

Половина почты — лично моя: журналы «Пионер», «Юный натуралист» и даже для юных математиков — «Квант»! И толстенное письмо от Ирки из Крыма. Оно облезло по углам, бабушка ворчит — что вы там друг другу столько пишете, интересно?

Писать мы любим обе. Первое время в письмах были сплошные рыдания — мы смертельно скучали от разлуки, а теперь описываем друг другу каждую мелочь: все детали каждого дня, утра и вечера, все мысли, сны и разговоры, все происшествия, впечатления и рассуждения, всё старательно фиксируется, складывается в толстые рукописи и отправляется в конвертах, едва не лопающихся от напряжения.