Валентина отрицательно покачала головой и уставилась на Мирей округлившимися глазами.

— Крепости Лонгви и Верден, а еще половина прусской армии. Похоже, наша сестра Клод принесла не только привет, от Александрин де Форбин. Возможно, у нее с собой то, что Александрин посчитала опасным взять с собой во Фландрию, особенно когда рядом находится вражеская армия.

— Фигуры? — вскричала Валентина и вскочила на ноги, напугав золотую рыбку. — В письме говорится, что Шарлотта Корде осталась под Каном. Возможно, Кан является местом встречи у северной границы. — Она замолчала, обдумывая это. — Но если так, — добавила она растерянно, — почему Александрин пытается перебраться через границу на востоке?

— Я не знаю, — ответила Мирей. Она освободила от ленты свои рыжие волосы и нагнулась к фонтану, чтобы умыть разгоряченное лицо. — Мы никогда не узнаем всего, пока не встретимся с сестрой Клод в назначенный час. Но почему она выбрала гостиницу францисканцев? Это самое опасное место в городе. Знаешь, Аббатская обитель больше не монастырь. Там теперь тюрьма.

— Я не боюсь идти туда одна, — сказала Валентина. — Я обещала аббатисе, что с честью буду нести возложенную на меня ношу, и теперь настало время доказать это. Ты должна остаться здесь, кузина. Дядюшка Жак Луи запретил нам выходить в его отсутствие.

— Что ж, тогда нам придется что-то придумать, — ответила Мирей. — Я ни за что не пущу тебя к францисканцам одну. Даже не думай!

10.00

Карета Жермен де Сталь выехала из ворот шведского посольства. На крыше ее были сложены и связаны сундуки, за сохранностью которых следили кучер и двое ливрейных лакеев. Внутри вместе с Жермен находились ее горничные и множество шкатулок с драгоценностями. Мадам была одета в официальное платье посла, украшенное цветными лентами и эполетами. Шестерка белоснежных лошадей тянула карету по уже запруженным толпой улицам Парижа в сторону городских ворот. Кокарды лошадей повторяли цвета шведского флага, на дверях кареты виднелись гербы шведской короны. Занавески на окнах были задернуты.

Сидя в духоте и темноте кареты, Жермен погрузилась в свои мысли и не выглядывала из окон, пока карета неожиданно не остановилась перед выездом из города. Горничная потянулась открыть окошко.

Снаружи оказалась толпа оборванных женщин, вооруженных граблями и мотыгами. Некоторые таращились в окно на Жермен, из-за выпавших и гнилых зубов их рты были похожи на зияющие дыры.

«Почему нищие всегда так убого выглядят?» — подумала Жермен.

Она потратила много часов на политические интриги, растрачивая свое немаленькое состояние на взятки нужным чиновникам, и все ради этих жалких оборванцев. Жермен высунулась из окна, рука легла на раму окна.

— Что случилось? — крикнула она грудным властным голосом. — Сейчас же пропустите карету!

— Никому не позволено покидать город! — громко заявила женщина из толпы. — Мы охраняем ворота! Смерть аристократам!

Этот призыв подхватила толпа, которая разрасталась на глазах. Визг и вопли старух почти совсем оглушили Жермен.

— Я — посол Швеции! — крикнула она. — У меня официальная миссия! Я приказываю, пропустите карету!

— Ха! Она еще и командует! — гаркнула женщина, которая стояла рядом с окном кареты.

Она повернулась к Жермен и плюнула той в лицо. Толпа взревела.

Жермен достала из-за корсажа платок и утерлась им. Выкинув его в окно, она крикнула:

Это платок дочери Жака Неккера, министра финансов, которого вы так любили и почитали! Оплевана народом… Животные! — добавила она, оборачиваясь к горничным, которые забились в угол кареты. — Посмотрим, кто хозяин положения.

Однако толпа женщин уже выпрягла из кареты лошадей. Вместо них женщины впряглись сами и потащили карету по улицам, подальше от городских ворот. Толпа выросла еще больше. Она сдавила и медленно поволокла карету, подобно муравьям, тянущим кусок пирога.

Жермен яростно билась в двери, дерзко выкрикивала из окна проклятия и угрозы, но ее голос тонул в гуле толпы. Казалось, прошла вечность, прежде чем карета остановилась перед фасадом здания, окруженного охраной. Когда Жермен увидела, где оказалась, то внутри у нее все заледенело. Они притащили ее к отелю «Де Виль», штабу Парижской коммуны.

Насколько Жермен знала, Парижская коммуна была гораздо опасней толпы оборванцев, окружавших карету. Ее члены были безумны. Даже те, кто входил в состав Национального собрания, боялись их. Выходцы парижских улиц, они сажали в тюрьмы и старательно уничтожали представителей знати с поспешностью, которая изобличала их представление о свободе. Для них Жермен де Сталь была всего лишь еще одним знатным горлом, которое надо было перерезать гильотиной. Она это знала.

Двери кареты распахнулись, грязные руки выволокли Жермен наружу. Стараясь держаться прямо, она с ледяной реши ] мостью прокладывала себе дорогу через толпу.

За ней из кареты вытащили трясущихся от страха служанок, женщины принялись погонять их метлами и граблями. Жермен почти что втащили по ступеням отеля. Она остановилась, когда какой-то мужчина внезапно выскочил перед ней и приставил к ее груди острие пики, разрывая платье посла. Одно движение — и пика пронзит ее насквозь. Жермен затаила дыхание, но тут вперед вышел служитель порядка и своим мечом оттолкнул пику. Схватив женщину за руку, он втолкнул ее в темноту отеля «Де Виль».

11.00

Давид совсем запыхался, пока добрался до Национального собрания. Огромная комната до самого потолка была заполнена орущими людьми. Секретарь с трибуны пытался перекричать этот гам. Пробираясь к своему месту, Давид с трудом разбирал слова оратора:

— Двадцать третьего августа крепость Лонгви сдалась неприятельской армии! Герцог Брауншвейгский, командующий прусской армией, подписал манифест, в котором были изложены требования признать короля и восстановить монархию, в противном случае его армия сровняет Париж с землей.

Шум волнами накрывал секретаря, заглушая слова. Каждый раз, когда гул немного стихал, секретарь предпринимал новую попытку продолжить.

С тех пор как арестовали короля, Францией управляло Национальное собрание. Герцог Брауншвейгский использовал требование признать Людовика XVI как предлог для вторжения в страну. Из-за массового дезертирства во французской армии новому правительству грозила опасность в одночасье быть свергнутым. Хуже того, каждый делегат подозревал других в государственной измене, в сговоре с вражеской армией. «То, что мы видим, — раздумывал Давид, наблюдая, как секретарь пытается навести порядок, — это утроба, которая вот-вот породит анархию».

— Граждане! — кричал секретарь. — У меня страшные новости! Сегодня утром Верден пал. Мы должны подняться против…

Собрание погрузилось в пучину всеобщей истерии. Люди метались по залу, словно крысы. Верден был последним оплотом, щитом между вражеской армией и Парижем. Теперь, когда он пал, прусская армия могла с часу на час подойти к воротам города.