Я представил себе эту сцену, состояние трупа. Поистине эта женщина была не из пугливых.

– Поворачивая ей ноги, я его и увидела.

– Что значит «его»?

Она снова покосилась на меня. Словно две свинцовые пули вылетели из пневматического пистолета. Перекрестилась и выпалила:

– Распятие! О Господи, оно было воткнуто во влагалище.

Я вновь испытал почти облегчение. Мы оказались на привычной территории: классический случай профанации. Ничего общего с неодолимым, безумным бредом убийства. Чтобы все было ясно до конца, я добавил:

– Полагаю, голова на распятии была внизу.

– Откуда вы знаете?

– Я же эксперт, не забывайте.

Она снова перекрестилась. Я уже повернул было обратно, но тут все поплыло перед глазами. Кто-то смотрел на меня из полумрака. Взгляд был преисполнен ярости и ощущался как чье-то омерзительное прикосновение. Я вдруг почувствовал собственную уязвимость. Этот невидимый пылающий взгляд, казалось, осквернял и раздевал меня, пронзая словно каленым железом. Чья-то рука поддержала меня:

– Осторожно, вы чуть не упали.

Я с удивлением уставился на Марилину, затем вгляделся в ели. Там, разумеется, никого не было. Изменившимся голосом я произнес:

– А вы сохранили это… распятие?

Она сунула руку под пелерину и положила на мою ладонь что-то, завернутое в тряпку:

– Возьмите и уходите!

Марилина дала мне номер своего мобильного. «На всякий случай», – сказала она. На обратном пути я показал ей фотографию Люка, но она его никогда не видела. Я направлялся к елям, когда за спиной прозвучал вопрос:

– Почему вы покинули нас?

Я остановился. Филиппинка догнала меня:

– Вы сказали, что учились в семинарии. Что же вас заставило покинуть нас?

– Я никого не покидал. Моя вера неизменна.

– В наших приходах просто необходимы такие люди, как вы.

– Вы же меня не знаете.

– Вы молоды, ничем не запятнаны. А наша религия умрет вместе с моим поколением.

– Христианская вера основана не на устной традиции, которая исчезает вместе с ее носителями.

– В настоящее время мы все больше теряем почву под ногами. Молодежь выбирает другие пути, другие битвы. Вот и вы тоже.

Я сунул распятие в карман:

– С чего вы взяли, что речь идет не об одной и той же битве?

Сбитая с толку Марилина отступила. Она попалась в собственную ловушку. Бог против Сатаны. Я шел вперед не оглядываясь. Это были всего лишь слова, брошенные на воздух, но они поразили цель.

Оскверненное тело Сильви было не просто вызовом. Это было объявлением войны.

До Сартуи я добрался уже ночью. Я ожидал увидеть провинциальный городок с фахверковыми домиками и каменной колокольней, а меня встретил вполне современный город, отлитый из бетона. Главная улица, словно прорезанная пилой, разделяла центр на две части. Повсюду виднелись часовые мастерские, закрытые с незапамятных времен. Об этом красноречиво свидетельствовали неподвижные стрелки часов на их вывесках.

«Сартуи, – подумал я, – город, где остановилось время».

История города была мне известна. В XX веке в верховьях реки Ду начался экономический подъем и стала развиваться часовая и механическая промышленность. Претворялись в жизнь самые несбыточные мечты. Именно тогда, в пятидесятых годах, был построен Сартуи. Но надежды оказались призрачными. Конкуренция с азиатскими странами и появление кварцевых часов подкосили великие начинания жителей Юра.

Вскоре я оказался на центральной площади с более традиционной архитектурой. До начала «часовой лихорадки» здесь действительно была деревня с узкими улочками, церковью и рыночной площадью… Никакой гостиницы я не обнаружил. Все было окутано тишиной и тьмой. Только уличные фонари прорезали сумрак: ни единой фары, ни единой освещенной витрины. Эти пятна света были страшнее темноты и холода. Будто гвозди, вколоченные в крышку моего гроба.

Проехав еще немного, я оказался перед жандармерией. Сразу вспомнился Сарразен: он собирался узнать, не ошиваюсь ли я где-нибудь поблизости. Может, он лично проверит постояльцев гостиниц…

Я вернулся на площадь.

Церковь была построена из гранитных блоков, и над ней возвышалась квадратная колокольня. Я проскользнул в переулок, идущий вдоль стены. Сзади к церкви примыкало здание, окруженное ухоженным садом. Старинный дом священника с увитыми плющом стенами и черепичной крышей. Рядом более поздняя пристройка выходила на баскетбольную площадку.

Я припарковал машину, взял сумку и направился к входу. Небо было усеяно звездами. Вокруг царило полное безмолвие, слышался только скрип моих шагов по гравию.

Я позвонил в калитку, ведущую в сад, затем, не ожидая, пока мне откроют, через посадки направился к дому, одергивая на себе плащ. Я уже собирался постучать в дверь, когда она со скрипом распахнулась. На пороге стоял мужчина – судя по фигуре, бывший спортсмен. Лет шестидесяти, редкие седые волосы, солидное брюшко обтянуто футболкой «Лакосте», вельветовые брюки, вытертые на коленях. Он смотрел на меня с удивлением и недовольством. Правой рукой он держался за ручку двери, а в левой сжимал столовую салфетку.

– Месье кюре?

Он утвердительно кивнул, и я снова пустил в ход историю о журналисте. Не стоило пугать его раньше времени.

– Очень приятно, – сказал он, выжимая из себя улыбку. – Я отец Мариотт. Если вы хотите взять интервью, приходите завтра в церковь. Я…

– Нет, святой отец. Я пришел просить у вас приюта на одну ночь.

Улыбка исчезла с его лица.

– Приюта?

– Ну да. Я заметил вашу пристройку.

– Это для моей футбольной команды. Там еще ничего не готово.

– Я не нуждаюсь в комфорте, – сказал я и добавил не без ехидства: – В семинарии нас учили, что хороший священник всегда держит двери открытыми.

– Вы… вы учились в семинарии?

– В Риме, в девяностых годах.

– Ну раз так… входите.

Он посторонился, впуская меня в дом.

– Услышав ваше имя, я был уверен, что вы позволите мне у вас переночевать.

Священник, похоже, не понял моего намека на американскую гостиничную сеть. Отрешившись от мира, он вопреки всему крепко держал в руках свою паству, свой хорал и свою футбольную команду.

– Ступайте за мной, – сказал он и направился по коридору в глубь дома. – Только предупреждаю, у меня тут все по-простому.

Минуя столовую, он не смог сдержать горестного вздоха при виде своего остывающего ужина. Пройдя еще несколько шагов, он загремел связкой ключей, висевшей у него на поясе, и открыл дубовую дверь, затем другую – металлическую, со значком «противопожарная».