Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ЕЦ В «Линтеньке» вы добиваетесь безусловной правды в изображении «внутреннего человека», погружаясь вместе с героями в мир эзотерики. Этот мотив не случаен у вас – он звучит уже в «Вольном стрелке». Однако, как вы, конечно, заметили, эзотерика тоже давным-давно стала модой, больше того – вошла в литературный ширпотреб. Не боязно ли вам теперь обращаться к любимой теме?
СЮ Это правда: тенденция была обозначена задолго до того, как массы охватил магифренический синдром, который исследует современная психиатрия. Хотелось бы надеяться, что читатель чувствует в «Линтеньке» ироническую дистанцию по отношению к «пандемии оккультного».
ЕЦ Во всех своих биографических справках вы не забываете отметить: «В МГУ подружился с Михаилом Эпштейном». Конечно, М. Н. Эпштейн – знаковая фигура в современной культурологии. И все же: что дала вам эта многолетняя дружба? Отчасти ответ очевиден: вместе с М. Эпштейном вы написали удивительную книгу – «Энциклопедия юности». Однако наверняка этот ответ не полон.
СЮ Наши отношения – это иллюстрация к сталинским песням. Одна из кинофильма «Свинарка и пастух»: «Друга ты никогда не забудешь, если с ним повстречался в Москве». Другая была написана к открытию Главного здания МГУ: «Друзья, люблю я Ленинские горы». Именно здесь, после выпивки в 5-м корпусе студгородка и по пути к 31-му троллейбусу, мы под октябрьским дождем спонтанно реинкарнировали клятву юношей Герцена и Огарева. 17-летний Миша, наступая в лужи, пообещал перевернуть весь мир, а я, считая себя в свои девятнадцать более реалистичным, высказал пожелание сделаться писателем не менее, чем Юрий Казаков. В «ЭЮ» я писал о том, как постоянство разума моего московского приятеля меняло гравитационное поле юности. Помимо всего прочего, то была пора великой тревоги и неуверенности – в себе, в завтрашнем дне, в будущем, в возможности самоосуществиться и просто выжить. Мы разные люди, несхожими были и наши обстоятельства. Но эволюция и экспансия самого сердечного разума из тех, с которыми сталкивала жизнь, само присутствие друга вызывает у меня, прошу прощения за расхожий эпитет, онтологическую благодарность. Особенно, когда я оглядываюсь назад: там и тогда все было правильно. Не только ранние озарения и взлеты. Все глупости, ошибки, эксцессы и трансгрессии. Даже когда-то распитая нами бутылка «Рябиновой горькой» – и та была безошибочной.
ЕЦ Одни литераторы каждый день садятся за письменный стол (наверное, сейчас лучше сказать: за компьютер). Другие неделями, месяцами, иногда годами не подходят к своему «станку». А вы? Близко ли вам известное правило: пиши только тогда, когда не можешь промолчать?
СЮ Когда-то в юности я прочитал, что Апдайк снимает офис, куда ходит, как другие (почему-то их в России называют оскорбительно «планктоном») на нормальную работу «от» и «до». Мне выпала другая американская судьба: первопоселенца. Внелитературный мир требовательно отвлекает. Когда долго не пишу, я окружаю себя разнообразными средствами самовыражения. Дести бумаги, пишущие машинки, лэптопы. Присутствие этого сначала укоряет, потом давит чувством вины и на какой-то стадии переходит в панику, что я так и унесу с собой то, что стоило бы сказать. А главное так, как никто за меня не скажет. Обреченный болезнью Апдайк замечательно, я бы сказал, по-тютчевски, об этом написал. Тютчеву жалко не жизни, а огня, Апдайку – сложности и богатства своей внутренней вселенной, которую приходится уносить, тем самым обделяя тех, кто остается. Но для нас остаются и Тютчев, и Апдайк, и все, кто смог реинкарнировать себя в мировую культуру.
ЕЦ «Рукописи не горят, но сгорают человеческие судьбы. Тут одна из горьких тем подлинной, еще не написанной истории нашей литературы”. Так я когда-то начал свою книгу «Писатель в провинции» (Москва, «Советский писатель», 1990). Вы, думая о том же, создали на Интернет-платформе Lulu замечательное издательство Franc-Tireur USA (все тот же «Вольный стрелок»). Вы отыскиваете в российской глубинке талантливых авторов. С успехом находите их и в эмиграции: ведь литературная эмиграция – это тоже провинция. Как живет ваше издательство сегодня?
СЮ Интересно, дорогой Евсей, что мы с вами собратья не только по перу, но и по тому издательству на Арбате, которое не случайно слыло среди писателей «престижным»: несмотря на эпитет «советский» оно отстаивало достоинство литературы. Неудивительно, что именно там вышла ваша книга с таким «несоветским» названием – не столько «подрывным», сколько потенциально взрывчатым. Понятия «писатель» и «провинция» взаимно отрицают друг друга, ибо там, где дух и слово, где идет работа бодрствующего самосознания, там смысл и центр.
Если говорить о нашем с Мариной Ками издательстве, то в этом (2018) году, оно отмечает свое десятилетие. Без особой, и даже вовсе без помпы. Мы верны нашим авторам в мире, который мы не разделяем на «центры» и «периферии». Окружность нигде, центр – повсюду, как вслед за Гермесом Триждывеличайшим говорил философ, на улице которого я жил в Париже. Центр там, где автор. Единственная точка зрения. Его неповторимое «я», которое так или иначе расширяет окоем русскоязычного самосознания.
ЕЦ Вы уже не раз рассказывали о своей работе на радио «Свобода». Выпустили даже сборник собственных эссе, когда-то звучавших в эфире. Не сомневаюсь: тысячи людей до сих помнят созданные вами радиопрограммы «Поверх барьеров», «Экслибрис» и другие. В течение четверти века вы способствовали таким образом развитию свободной русской культуры. Продолжаете ли вы следить за литературной жизнью России? Не я первый заметил: там сейчас существуют как бы несколько параллельных литератур. Еще по сути жива старая – советская.