Он матерился, он богохульствовал как бы в надежде отвлечь на себя гнев Господень, отвести его от Степанова, беспомощного, как ребенок. А сам все прислушивался: бьется ли в ладонь кровь. Кровь билась, но все слабее и слабее.

— Коля, миленький, не умирай!

Под колесами зашелестела прокаленная до крепости черепицы глина такыра.

Солнце било в глаза. Из солнца вывалилась, зачернела стайка перелетных гусей. Разделилась, два гуся пошли наперерез «УАЗу», а три спикировали на дорогу, выплюнули из подбрюшья дымные струи. Гуси были штурмовыми вертушками Ми-24, а струи — следами НУРСОВ, неуправляемых реактивных снарядов.

Лозовский въехал в тучу кирпичной пыли, поднятой двумя военно-транспортными Ми-8 и перебросил ногу с газа на тормоз.

Дальше в памяти был провал.

Он обнаружил себя сидящим на горячей глине такыра в куцей тени от «УАЗа». Перед ним полукругом стояли какие-то люди в камуфляже. Они были как в тумане. Один из них присел на корточки и что-то сказал. Лозовский увидел крупные звезды на его погонах. Это был командующий 40-й армией генерал-лейтенант Ермаков. Лозовский слышал его, но не понимал. Каждое слово в отдельности понимал, но во фразу слова не складывались.

Кто-то сказал:

— Шок. Нужен укол.

— Отставить!

Командующий взял Лозовского за волосы, отогнул его голову назад и начал лить в рот воду из армейской фляжки. Лозовский вытаращил глаза. Внутренности опалило. Во фляжке был спирт.

Туман исчез, в уши ударил гул двигателей, крики солдат, бегущих с носилками к вертолету. Вертолет был только один, второй уходил к югу, растворяясь в слепящем солнечном свете.

Лозовский осмотрелся и с удивлением обнаружил, что его «УАЗ» стоит как бы во главе колонны армейских «КАМАЗов».

— Вот, а ты — укол! — проговорил Ермаков и сам приложился к фляжке. — Очухался, корреспондент? Ну, парень, счастлив твой Бог!

Лозовский посмотрел на свои руки. Они были в грязи и в липкой черной крови.

— Степанов, — с усилием шевеля языком, сказал он. — Степанов!

— Отправили в Кабул.

— Он… жив?

— Был жив. Вставай. Полковник, в вертолет корреспондента. От себя не отпускать. Первым же бортом в Москву. Под твою ответственность. Если что — голову сниму! Ясно?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

— Почему — в Москву? — не понял Лозовский.

— Потому что второй раз тебе не повезет. Такие удачи бывают только раз в жизни.

— Да, повезло, — согласился Лозовский. — Даже не зацепило.

Офицеры переглянулись, а командующий озадаченно покачал головой.

— То, что тебя не зацепило, это везение. А вот то, что ты проехал по минному полю, — это, парень, не просто везение. Даже не знаю, как назвать. Считай, что ты родился во второй раз. Так и запомни: второй раз ты родился в месяц асад.

— Это по афганскому солнечному календарю, — объяснил полковник, которому командующий вверил Лозовского. — Месяц льва.

В вертолете он рассказал, что произошло. Охрана колонны приняла бой на месте, потому что обочина дороги была заминирована. Лозовский был единственным, кто об этом не знал.

По следу «УАЗа» из-под обстрела вышли восемь «КАМАЗов». Две машины сгорели. Банду моджахедов, просочившихся по горным тропам, уничтожили НУРСами боевые вертушки, окончательную зачистку ведет подоспевший десант. Потери с нашей стороны — шесть убитых и двенадцать раненых. Один тяжело — капитан Степанов. Выживет ли — неизвестно.

Степанов выжил. Он прожил еще девятнадцать лет. После ранения на его левом виске осталась глубокая вмятина, искривляющая лицо. Чтобы скрыть ее, он носил длинные волосы. Волосы были полуседыми. Прическа делала его похожим, как он сам говорил со своей застенчивой улыбкой, на старого педика. Он не любил фотографироваться. Возможно, поэтому на его могиле был снимок двадцатилетней давности.

В парадной форме, с капитанскими звездочками на погонах, с медалью «За отвагу» и орденом Красной Звезды.

«Степанов Николай Степанович.

10 сентября 1954 г. — 24 декабря 2002 г.»

II

Весь декабрь над Западной Сибирью от Тюмени до Салехарда разгуливала пурга, стихла только к Новому году.

Старое тюменское кладбище, лежащее между городом и аэропортом «Рощино», было покрыто голубым снегом. Из него прорастали верхушки памятников и крестов. Расчищены были лишь места свежих захоронений. Ровный низовой хиус гнал легкую поземку, неспешно затягивал следы машин и людей, уравнивал, как песок в пустыне, сиюминутное с вечным.

Сиюминутное превращал в вечное.

Лозовский посмотрел на часы. До московского рейса оставалось два часа. Часы были те самые, командирские, с гравировкой, которые перед вылетом из Кабула вручил ему в штабе 40-й армии генерал-лейтенант Ермаков. Лозовский их не носил, надевал редко. Они приносили удачу. Удачу нужно экономить, не тратить на пустяки. Нынче надел, потому что ему была очень нужна удача.

Он чувствовал себя так, будто вступил на минное поле.

Как тогда, в Афгане.

Но теперь он об этом знал.

Еще в Шереметьеве, провожая Лозовского, Тюрин предупредил:

— Володя, аккуратней. Никаких лишних движений. Если все это не дикая случайность, за тобой будут смотреть в десять глаз.

Ты ничего не расследуешь. Ты никого не подозреваешь. Ты прилетел по поручению главного редактора. Передать семье материальную помощь, зайти в «Тюменские ведомости», зайти к начальнику УВД — узнать, что произошло с нашим корреспондентом. Все. Если мы правы, они сами на тебя выйдут.

Лозовский не последовал его совету. В разговоре с ним редактор «Тюменских ведомостей», лощеный господин, похожий не на журналиста, а на чиновника губернаторской администрации, сказал с приличествующим случаю постным видом:

— Погиб наш сотрудник. Трагическая нелепость. Мы постараемся выяснить, что произошло.

Лозовский возразил — намеренно вызывающе, намеренно резко:

— Погиб собственный корреспондент «Российского курьера». Его убили. Мы сделаем все, чтобы убийц нашли.

Как он и ожидал, его заявление произвело нужный эффект.

В Тюменском областном управлении внутренних дел его немедленно принял сам начальник, милицейский генерал в штатском — рослый, властного и одновременно вальяжного вида, какой бывает у прочно сидящих начальников на местах, когда высшее руководство далеко, в Москве, а с губернатором все отношения отрегулированы. По той нервной раздраженности, с какой он начал объяснять обстоятельства дела, Лозовский понял, что редактор «Тюменской правды» успел сообщить ему, с каким настроением прилетел московский журналист.