Но вскоре кто-то потряс меня за плечо. Я с трудом расклеил веки — это был мулла.

— Салям алейкум! — склонил голову он. Он был очень церемонным. — Чой!

— А, хорошо, спасибо! Ташакор! Сейчас, — сказал я и опять пошел ко дну.

Когда я пришел в себя, было уже около десяти. Пришел в себя, это сильно сказано! Веки у меня были налиты свинцом, горло забито металлической стружкой, уши залиты воском, и при каждом вдохе и выходе трубы мои клокотали, как порванный кузнечный мех.

Я применил испытанное средство. Достал по две таблетки из подаренных Фаруком упаковок (запас лекарств быстро таял), забросил их в пересохший рот и смыл двумя мужскими глотками текилы.

Я прислушался, насколько мой слуховой аппарат к этому еще был пригоден. Похоже, в городе было тихо — в любом случае, из пушек никто не палил. Я сунул ноги в ботинки и, не завязывая шнурков, побрел в туалет. Умывальник был предусмотрительно наполнен. Я почистил зубы и даже, раздевшись до пояса, поплескал на себя холодной водой. Не столько для гигиены тела, сколько для поддержания духа.

Хлопнула дверь, и я выглянул наружу. По подвалу шел мулла. Увидев меня, он махнул рукой:

— Чой! Чой!

В тот момент ничто не доставило бы мне большего удовольствия. Прекрасные люди на мусульманском Востоке — я сейчас совершенно серьезно говорю!

У меня был такой озноб, что я надел куртку. И был прав — мы пошли через двор в построенный по соседству домик муллы. Что, в сущности, логично — мечеть все же не караван-сарай!

В домике были две светлые, чистые и почти пустые комнаты. Женская половина явно отсутствовала. У мусульман священники тоже дают обет безбрачия? Я не помнил, а думать сейчас было невыносимо больно. В первой комнате горел очаг, дым из которого уходил вверх — там было что-то типа каминной трубы. В очаге на чугунной решетке пыхтел из носика и пузырился из-под крышки большой почерневший чайник.

За накрытым к чаю столом — лепешки, плошки с вареньем, колотый сахар на блюдечке, — сидел еще один мужчина. Ему тоже было под или чуть за пятьдесят — борода в белых перьях седины, большие очки со сломанной дужкой, перехваченной белой резинкой, похоже, из трусов, выступающие вперед кроличьи зубы. Увидев меня, он встал и с достоинством поприветствовал, прижав руку к груди. Рукопожатие, видимо, казалось ему ритуалом светским, более низкого порядка.

Мулла поставил передо мной индивидуальный, как принято, чайник, куда он только что залил кипятка, и сделал приглашающий жест, показав на стол.

— Вы говорите по-французски? — спросил вдруг его гость.

Какое счастье! Мне возвращали дар речи!

Я жадно вцепился в нового собеседника. Мухаммад Джума оказался имамом кафедральной мечети Талукана. Там, где мы сейчас сидели, это была Южная мечеть, а у рынка была его, главная, кафедральная. Он служил там, а жил здесь, у своего коллеги и друга. Мухаммад Джума в свое время учился в медресе в Каире. Там у него было много друзей из Магриба, с которыми он и выучил язык. Конечно, он уже давно не говорил, но его французский был в тысячу, в миллион раз лучше моего дари.

Чай, наверное, уже заварился. Я сделал несколько глотков, и — о чудо! — у меня разложило уши. Я прислушался. В городе шел ленивый бой. Время от времени слышались одиночные выстрелы и короткие очереди. Где-то далеко разорвалась граната. Но сюда, под сень мечети, внешний мир не имел хода.

— Вы знаете, — заговорил Мухаммад Джума тоном человека, которому было дозволено донести до невежд самые сакральные из вечных истин, — если человек нехорош, то это не значит, что он плох!

Я замолчал, переваривая услышанное. Смысл его оставался для меня темным, но, я надеялся, раскроется, если я буду знать об этом чуть больше.

— А почему же тогда он нехорош?

Глаза Мухаммада Джума за толстыми стеклами очков вспыхнули ликующим огнем.

— А потому, что существует сила, которая толкает его делать зло!

Он прямо рукой показал, с какой страшной физической силой та, оккультная, подчиняет себе всех и вся.

— И как же называется эта сила?

Имам закатил глаза и сказал на едином выдохе:

— Эта сила называется шайтан!

Я чуть не подавился чаем. Только мое невероятное самообладание позволило мне удержаться от смеха. Но если задуматься, мусульманская картина мира ничем не отличалась от нашей. Демоны, бесы, шайтан… Виноват кто угодно, кроме нас самих.

Стрельба в городе оставалась ленивой. Постреливали слева от меня — там находилась казарма, которую славные бойцы Третьей конной, похоже, не собирались сдавать врагу без боя. Стреляли и справа — там, где был гостевой дом Масуда.

— Угощайтесь, не стесняйтесь! — с поклоном снова обвел стол мулла.

— Ташакор, спасибо!

В этом было что-то сюрреалистическое: там, в ста метрах от нас, люди убивали друг друга, а мы здесь пили чай.

Однако я едва успел намазать на лепешку густое, янтарное, очень ароматное айвовое варенье, как дверь без стука открылась. Через узкую дверь комнату стали заполнять вооруженные люди в черных чалмах — человек шесть. Они внешне — по крайней мере, на мой европейский взгляд, — ничем не отличались от моджахедов, разве что большинство из них были совсем мальчишками. Только взгляд у них был другой — это были завоеватели в чужой стране.

Мулла вскочил и стал что-то выговаривать вошедшим. Имам продолжал сидеть, только поправил очки со сломанной дужкой. Один из мальчишек подошел ко мне и ткнул в бок стволом автомата — это был не «калашников». Я встал, и талиб быстрыми умелыми движениями убедился, что на мне нет оружия.

Мулла продолжал говорить с одним из вошедших, видимо, старшим. Разговор быстро перешел в спор. Вряд ли мулла отчитывал этих серьезных, насупленных пареньков за то, что они вошли без стука! К тому же я различил слово «руси», да и старший талибов несколько раз оценивающе посмотрел на меня. Потом мне показалось, что речь шла уже только обо мне. В подтверждение моих подозрений парень, который обыскивал меня, снова ткнул мне в бок стволом автомата и мотнул головой в сторону двери: «На выход!»

Тут заговорил имам, обнажая кроличьи зубы. Он с достоинством поднялся и, похоже, пытался защитить меня цитатами из Корана. Но его единоверцам они были не в диковинку и должного действия не возымели. Двое талибов зашли мне за спину и толкнули к двери. Я стянул со спинки стула свою куртку, натянул ее и с поклоном сказал по-французски:

— Господа, спасибо за чай! Надеюсь, у нас будет возможность продолжить беседу.

Слегка по-гусарски получилось, но способов не потерять лицо не так уж и много. Имам положил мне руку на плечо.

— Мне очень жаль, что мы не смогли вам помочь. Но эти господа…

Стресс помог ему освободить из памяти забытое лет тридцать назад слово:

— Эти шлюхины дети не имеют никакого представления о законах гостеприимства. Я сейчас же направлюсь к их командиру и потребую, чтобы вас отпустили и отправили на родину.