— Хозяин души во мне не чаял, ценил меня куда больше других своих собак, меня холили и лелеяли, надышаться на меня не могли. Уж конечно, мне всегда доставались отборные куски. Спору нет, я по праву заслужил это — я действительно был лучшим из лучших. Ни одна собака не могла со мной сравниться. В тот день, когда я отправился служить на ферме, хозяин рыдал от горя. Но он не смел меня удерживать, потому что понимал — я гордый пес. Теперь, когда я уже немолод, мне не пристало плестись в хвосте своры гончих. Конечно, охранять ферму не так увлекательно, как убивать лис. Но и это важное дело, очень важное. Люди знали: когда я рядом, они в полной безопасности. И уж как они меня обожали, как восхищались…

Если бы Хваткий, не сбиваясь, твердил одно и то же, лисы, наверное, поверили бы его россказням. Но порой пса прорывало, и, задыхаясь от обиды, он последними словами поносил бывшего хозяина, с отвращением отзывался о ферме и ее обитателях. Как-то он посягнул даже на собственную персону и принялся клясть свою нынешнюю нерасторопность, из-за которой он утратил блистательное положение в собачьем обществе.

О-ха понимала, что пустое бахвальство пса должно внушать ей лишь презрение, но иногда слушала Хваткого с сочувствием и грустью, хотя сама злилась на себя за это. С тех пор как пес появился здесь, лисица утратила покой — в груди ее беспрестанно бушевали самые противоречивые чувства.

Однажды в сумерках, когда все трое устраивались на ночлег в кабине, Камио спросил у пса:

— А как тебя занесло в такую даль? Заблудился, что ли?

В ответ они впервые услышали от Хваткого что-то похожее на правду.

— Ты что, рыжая бестия, спятил? Такая собака, как я, не может заблудиться! — возмутился Хваткий, но в голосе его не чувствовалось настоящей злобы. — Я здешние окрестности знаю как собственные лапы. Найду дорогу домой с закрытыми глазами, даже в тумане, густом, как гороховый суп. Ясно, я не потерялся, а убежал сам.

— Убежал? — удивилась О-ха. — С чего это вдруг?

— Надоело сидеть на цепи. Помнишь мою цепь, лисица? Ты ведь приходила на ферму как-то ночью, я запомнил твой запах. Проклятая цепь! Я благородный охотник, а не дворовый ублюдок. Привык бегать на свободе, привык, чтобы вольный ветер ерошил мою шерсть, а запахи земли наполняли мои ноздри. А там, на ферме, я едва не свихнулся. День за днем болтаешься на цепи, сделал семь шагов — и назад. Вам, лисам, диким тварям, этого, конечно, не понять.

— Отчего же. — С Камио мигом соскочил сон. — Я и сам испытал нечто подобное. Семь шагов, знакомы мне эти семь шагов. Да, пес, выходит, мы с тобой товарищи по несчастью. Оба перенесли кошмар заточения и, воспылав стремлением к свободе…

Камио порой впадал в высокопарность, и О-ха, зная эту его особенность, поспешила перебить мужа.

— Так что же с тобой случилось? — спросила она у Хваткого.

— Как-то ночью мне удалось освободиться, выскользнуть из ошейника. Я помчался в поля и охотился, охотился, охотился — бросался в погоню за всем, что движется. За лисами тоже. Жаль только, ни одной не поймал. Но все равно я чувствовал себя прежним Хватким, главарем своры гончих. Но утром я вернулся домой. Я не собирался становиться бродягой. Я честная собака и помню о долге. Помню, что мое место — рядом с людьми. Если бы я не вернулся, то предал бы их. А хозяева есть хозяева. Их надо чтить. Я хотел лишь немного глотнуть свободы, но они…

— Что?

— Они поджидали меня с ружьями наготове. Хотели пристрелить. Меня, Хваткого, знаменитого охотника, грозу лис. Пристрелить, как ничтожную дикую тварь.

— Понятно, — заметил Камио. — Они решили, что ты подцепил Белое Безумие. Так ведь?

— Белое Безумие? И где ты только таких слов набрался. Нет, они попросту решили, что я взбесился. А раз так, меня лучше прикончить. И это после всего, что я для них делал. Охранял их дома. Играл с их детьми. Убивал для них лис.

— Кому нужен бешеный пес, — вставил Камио. — Старина Хваткий вышел у людей из доверия. Безрассудно позволять собаке, в которую вселился дьявол, играть с человеческими детенышами.

— Так или иначе, от людей исходил запах страха. Но, увидев меня, они ласково залаяли на своем языке, который я прекрасно понимаю. «Иди сюда, Хваткий, — звали они. — Нагулялся, мальчик? Сюда, песик, сюда. Посмотри, какая славная косточка». При этом лица их были напряжены, а глаза полны ужаса. Меня ружьями не испугаешь, я на них нагляделся вдоволь. И люди держали их небрежно, словно захватили случайно. Но я знал: стоит мне приблизиться, несколько пуль продырявят мою шкуру. Тогда я притворился, что ошалел от радости — ну, знаете, как мы, собаки, умеем это делать, — высунул язык, замахал хвостом и все такое. Но чем ближе я подходил, тем яснее видел ужас в их глазах. Наконец один из них не выдержал и вскинул ружье. Тогда я повернулся и бросился наутек. К счастью, я не успел подойти к ним на расстояние выстрела. Пули вздымали землю у меня за спиной, раскаты выстрелов отдавались у меня в ушах. Сколько раз они стреляли мне вслед, не знаю. Я не стал ждать, пока меня прикончат, и скрылся в полях. С тех пор брожу, одинокий и бесприютный, и лишь только издали замечу людей, спешу от них скрыться.

— Как ты думаешь, они не будут тебя выслеживать? — с тревогой спросила О-ха.

— Кто? Люди? Чушь. Да им не выследить и…

— Слона? — подсказал Камио.

— Кого-кого? Хотя люди без собак не способны выследить никого. Тебе-то, рыжая бестия, это должно быть известно. Где уж им, недотепам. Особенно фермерским, те вообще ни на что не годятся. Они и дохлую крысу, которая смердит у них под носом, почуют разве что на десятый день. А кто он такой, этот, как его… слон?

— Громадный зверь. Величиной с дом, не меньше. А следы у него с крышку люка.

— Никогда о таких не слыхал.

— Здесь их не встретишь. Они живут в Стране Львов.

— Что еще за львы такие?

— Хватит об этом, — оборвал Камио, которому надоел затянувшийся разговор. — Пора спать. Мы все устали. Если ты рассчитываешь перегрызть нам глотки, когда мы уснем, заранее предупреждаю — выбрось это из головы. Сразу окажешься в холодной воде и камнем пойдешь ко дну.

— Была нужда, — пробурчал Хваткий. — Здесь же никто не увидит, как я с вами разделаюсь, ни хозяин, ни приятели по своре. Не добыча дорога, а почет. Тебе этого не понять, дикарь. Охота — это же зрелище, представление. Зачем мне стараться, перегрызать глотки паре лис, если некому полюбоваться на мой подвиг. Так что спите спокойно.

— Спасибо на добром слове, — проронил Камио, и О-ха почувствовала, как он теснее прижимается к ней, чтобы защитить от ночного холода.

Мифологии лис и собак сходятся в том, что после Первобытной Тьмы наступила эпоха, называемая Началом. Тогда власть над миром захватили волки. Они собрались в стаи, избрали предводителей, именуемых Сильнейшими, и распределили всю землю так, что во владение каждой стае достался свой участок. Лисы, способные, подобно призракам, проскользнуть куда угодно, по-прежнему охотились на захваченных волками землях, но собак новые владельцы мира выдворили на голые равнины, где паслись лошадиные стада. Поняв, что поодиночке они погибнут, собаки тоже собрались в стаи, однако, будучи намного слабее своих серых собратьев, не могли противостоять им. Собакам оставалось лишь кочевать с места на место да негодовать на волков, которые пользовались лучшими охотничьими угодьями. Собаки же, обреченные на бродяжничество, с содроганием прислушивались к резким и пронзительным голосам Воющего Дозора — так в каждой стае именовался волк, обладающий самой зычной глоткой. В обязанность ему вменялось предупреждать своих соплеменников о любых вторжениях во владения стаи. Воющий Дозор располагался на вершине скалы, открытой ветрам, и ловил запахи, приносимые со всех сторон. Стоило ему почуять собачий запах, грозный вой наполнял лес и долины, и волки незамедлительно набрасывались на злосчастную собачью стаю, не смирившуюся с прозябанием на пустошах. Несмотря на то что собаки значительно превосходили волков в численности, серые хищники сохраняли главенство над миром, ибо между их стаями царил мир и взаимопонимание.