Холодным январским днем 1866 года Скарлетт сидела в своемкабинете и писала письмо тете Питти, в котором подробнейшим образом в десятыйраз объясняла, почему ни она, ни Мелани, ни Эшли не могут приехать в Атланту ипоселиться с ней. Писала она быстро, стремительно, ибо знала: тетя Питти, неуспев прочесть начало, тотчас примется за ответ, и письмо будет заканчиватьсяжалобным всхлипом: «Я боюсь жить одна!» Руки у Скарлетт застыли, и, отложив всторону перо, она потерла их, чтобы согреть, а ноги глубже засунула под староеодеяло. Подметки на ее туфлях прохудились, и она вложила в них стельки,выстриженные из ковра. Ковровая ткань предохраняла, конечно, ноги от соприкосновенияс полом, но не давала тепла. Утром Уилл повел в Джонсборо лошадь, чтобыподковать, и Скарлетт мрачно подумала, что, видно, совсем уж худо стало дело,раз о ногах лошадей заботятся, а люди, как дворовые псы, ходят босые.

Она только было снова взялась за гусиное перо, но тут же егоопустила, услышав шаги Уилла у черного хода. Вот его деревянная нога застучалав холле и он остановился у двери в ее кабинет. Скарлетт подождала немного, ноон не входил, и тогда она окликнула его. Уилл переступил через порог — уши унего покраснели от холода, рыжие волосы были растрепаны; он стоял и смотрел нанее сверху вниз с легкой кривой усмешкой.

— Мисс Скарлетт, — обратился он к ней, —сколько у вас по правде живых денег?

— Ты что, решил жениться на мне, Уилл, и уже считаешьприданое? — не без раздражения спросила она.

— Нет, мэм. Просто захотелось узнать.

Она внимательно посмотрела на него. Нельзя сказать, чтобыУилл выглядел озабоченным — впрочем, озабоченным он никогда не бывал. И тем неменее она почувствовала: что-то неладно.

— У меня есть десять долларов золотом, — сказалаона. — Это все, что осталось от денег того янки.

— Так вот, мэм, этого мало.

— Мало — для чего?

— Мало, чтобы заплатить налог, — сказал он,проковылял к камину и, нагнувшись, протянул к огню свои покрасневшие от холодаруки.

— Налог? — повторила она. — Да что ты, Уилл!Мы ведь уже заплатили налог. — Да, мэм. Только говорят, недостаточнозаплатили. Я слышал об этом сегодня в Джонсборо.

— Ничего не понимаю, Уилл. Что ты такое говоришь?

— Мисс Скарлетт, мне, конечно, неприятно вас тревожить,когда на вас и без того столько всего свалилось, а все-таки сказать нужно.Говорят, вы должны заплатить куда больше. Тару оценили ужас как дорого —разрази меня гром, дороже всех поместий в округе.

— Но ведь не могут же заставить нас еще раз платитьналог, если мы его уже заплатили.

— Мисс Скарлетт, вы ездите в Джонсборо не часто, и яэтому только рад. В нынешние времена это место не для леди. Но если б вы тудачаще ездили, тогда б знали, что сейчас там верховодят крутые ребята —республиканцы, подлипалы и «саквояжники».[1] Они бы вас довелидо белого каления. Ниггеры там расхаживают по тротуарам, а белых господ намостовую сталкивают, и еще…

— Да при чем тут это — речь же о налоге!

— Сейчас, сейчас, мисс Скарлетт. Эти мерзавцы покакой-то там причине решили поднять налог на Тару, точно она у нас дает доход втысячу тюков. Когда я об этом услыхал, пошел в обход по салунам, чтобыподнабраться сплетен, и вот узнал: кто-то хочет купить Тару по дешевке сшерифских торгов, ежели вы налог сполна не заплатите. А все прекрасно понимают,что заплатить вы не можете. Кто этот человек, который хочет купить Тару, я ещене знаю. Этого я разнюхать не сумел. Правда, думаю, этот трус Хилтон, чтоженился на мисс Кэтлин, знает, так как очень уж нахально он склабился, когда яего выспрашивал.

Уилл опустился на диван и принялся потирать свою культю. Онаначинала ныть у него в холодную погоду: деревяшка, на которую она опиралась,была плохо обита, да и неудобна. Скарлетт в ярости смотрела на него. Да как онможет говорить таким небрежным тоном, когда каждое его слово — все равно чтопохоронный звон по Таре! Продадут с шерифских торгов?! А куда они все денутся?И Тара перейдет к другим владельцам! Нет, даже мысли такой допустить нельзя!

Стремление сделать Тару доходной настолько поглотилоСкарлетт, что она совсем не думала о том, что происходит за пределами поместья.Если возникали дела, требовавшие поездки в Джонсборо или в Фейетвилл, онапосылала туда Уилла или Эшли, а сама почти не покидала плантации. И подобнотому как раньше она никогда не прислушивалась к разговорам отца о войне, покавойна не началась, так и теперь едва ли вникала в долгие беседы, которые велиза столом после ужина Уилл и Эшли по поводу Реконструкции Юга.

Да, конечно, она слышала про подлипал — южан, с выгодой длясебя переметнувшихся на сторону республиканцев, и про «саквояжников» — этихянки, которые после поражения южан, словно саранча, ринулись в Южные штаты содним лишь саквояжем в руке, вмещавшим все их достояние. Было у нее и нескольконеприятных стычек с Бюро вольных людей. Слышала она и о том, что какие-тоосвобожденные негры нахально себя ведут, но этому трудно было поверить, ибо онав жизни еще не встречала нахального негра.

Однако Уилл с Эшли многое намеренно скрывали он нее. Вследза тяжелыми испытаниями войны для Юга наступила еще более тяжкая пора —Реконструкция, но мужчины условились не говорить дома о некоторых моментах,вызывавших у них наибольшую тревогу. А Скарлетт если и прислушивалась к ихбеседе, то в одно ухо впускала услышанное, в другое выпускала.

Она, например, слышала, как Эшли говорил, что победителиотносятся к Югу словно к завоеванной провинции и главным образом занимаются мщением.Но Скарлетт решила, что к ней это никакого отношения не имеет. Политика —мужское дело. Она слышала и то, как Уилл сказал однажды, что, похоже, Север низа что не даст Югу снова подняться. «О господи, — подумалаСкарлетт, — мужчины вечно выдумывают причины для беспокойства». Ее, кпримеру, ни один янки и пальцем тронуть не посмел, да и не посмеет. Главное —работать не покладая рук и перестать изводить себя из-за того, что правят у нихтеперь янки. Война-то все-таки кончилась.

Скарлетт не понимала, что за это время изменились правилаигры и далеко не все зависит от того, насколько честно ты будешь трудиться.Джорджия, по сути дела, находилась на военном положении. Всем командовалисолдаты-северяне, расквартированные по всей округе, а также Бюро вольных людей,и они устанавливали правила, какие хотели.