— Нет, дорогой мой, женщины такой я здесь никогда не встречала Но, мужайтесь, Дмитрий, то что я скажу вам сейчас возможно покажется вам странным и даже дикими. Если бы верили в Господа, я бы просила вас сейчас призвать его на помощь. Но — нет, так извольте принять это сами. Та женщина, как вы описали ее, а описали вы ее чрезвычайно ярко — есть точный портрет Ирэн фон Паллен, сестры Степана. Я никогда не видела ее, но Верочка была с ней знакома и рассказывала об этой женщине чрезвычайно много, она восторгалась ею и пыталась даже, бедняжка, подражать ей. Вы в точности повторили мне те рассказы. Словно я снова слушала мою незабвенную Верочку.

Собственно, в верочкиных вещах остались и фотографии ее и я могу их вам передать на время, а если пожелаете, то и насовсем, мне до сей особы дела не было и нет. Однако, как объяснить сходство вашей дамы и Ирэн, я не знаю, да верно и никто не может этого знать. Этот вопрос, Дмитрий, вы для себя должны решить сами. Однако послушайте женщину за плечами которой без малого уж сто лет, без истиной веры сделать это будет вам трудно, если вообще возможно….

Более сказать мне вам нечего. Прощайте. Я помню, что обещала молиться за вас и слово свое, пока жива буду, сдержу Быть может, Господь не оставит вас Они расстались, довезя старую даму до порога ее маленького домика, расположенного совсем рядом с кладбищем. Уже прощаясь, она еще раз предложила ему фотографии Ирэн фон Паллен Он согласился, но не желая тревожить старушку своим нашествием, они отправили с ней водителя, который скоро вернулся в машину, неся в руке тонкий пакет. Поляков распечатал его — внутри была всего лишь одна фотография, выполненная на плотном картоне, как принято было в начале века, когда, собственно, и сделано было это фото.

Однако он готов был поклясться кому и на чем угодно, что женщину изображенную на фото, причем нимало не изменившуюся с тех далеких пор последний раз он видел чуть больше недели назад на пороге своего номера в отеле « Де Крийон»

Волнения Лехи, относительно того, что Беслана, снедаемого нетерпением, в конце концов выведет из себя его длинное повествование, к тому же на первый взгляд не имеющее прямого отношения собственно к предмету расследования, затеянного Бесланом, были напрасны Беса история, поведанная Лехой неожиданно увлекла и даже задела за живое. На рассказ об эпопее кровавых дел чекиста Тишкина душа его вдруг откликнулась остро и почти болезненно, причем отношение его к услышанному было двойственным. С одной стороны — ничего кроме омерзения и презрения чекист Тишкин со всеми своими доносами, подлогами и пытками у него не вызывал, да и вроде бы вызвать не мог, Бес при всем своем сумасбродстве и неистовстве был, безусловно, человеком чести. С другой же — все услышанное посеяло в незатуманенной обычно душе Беса какую-то смуту и необъяснимую тревогу. Он даже испытывал нечто, отдаленно напоминающее незнакомое ему прежде чувство вины, словно он сам творил все, о чем рассказал сейчас Леха, либо мог, но не предотвратил совершение всех этих мерзостей кем-то другим.

Чувство это Бесу было неприятно и он склонен был торопить Леху с дальнейшим рассказом, подсознательно надеясь, быть может найти в нем нечто, что избавило бы его от неприятных и непривычных ему душевных переживаний.

— Хорошо, хорошо, Леха, я уже понял, что это только пролог, но будет ли дальнейшее? Как оно называется, кажется эпилог? А?

— Будет, не сомневайся. Но между прологом и эпилогом как раз и заключается самое главное — Так излагай, я весь внимание.

— Излагаю. Говоря о том, что на этом, собственно, и все, я имел в виду, что большего не обнаружил я в чекистских архивах, но история, к счастью, запечатлена не только в них. К слову, один очень пожилой уже товарищ, бывший сотрудник архива, теперь разумеется пенсионер и ветеран органов, по большому секрету поведал мне, что многие документы из дел, посвященных этой загадочной истории было безвозвратно изъято и, видимо, уничтожены, когда сильно подросший по службе Тишкин воцарился на Лубянке и достиг тех постов, когда мог уже командовать и чекистским архивом тоже. Так вот если бы мы полагались только на ФСБ здесь можно было поставить точку. Точку можно было бы поставить, если бы история эта получила свое продолжение( а она его получила — и еще какое! ) в году эдак 1937, 1939, 1949, словом-до 1953 то есть до смерти вождя всех народов, когда, как ты конечно знаешь карательные органы в нашей с тобой тогда еще общей стране были едины и неделимы Но история — дама хитрая и осторожная, впрочем не без оснований. Так вот, она решила вновь обратить внимание общественности на события тех далеких лет аж в середине семидесятых годов. В ту пору единство органов было уже не то чтобы подорвано, а, прямо скажем, находились они в прямом и почти открытом противостоянии Милицией и органами внутренних дел заведовал тогда, как ты может быть помнишь Николай Анисимович Щелоков, а государственной безопасностью ведал Юрий Владимирович Андропов. И сказать, что эти два крупные государственные деятели мало симпатизировали друг другу, значит ничего не сказать. Борьба между ними за влияние в империи шла не на жизнь а на смерть, в соответственном положении находились и руководимые ими органы Кто там был прав на самом деле — судить не нам, время, возможно рассудит, но придет оно, сдается мне, еще очень не скоро. Для нас же важно то обстоятельство, что к середине семидесятых годов на месте злополучного монастыря разместили психиатрическую больницу, которая была сначала областной, а потом как бы сама собой, постепенно превратилась во всесоюзную.

Причем очень своеобразного профиля — туда помещали беспамятных бродяг со всего Союза, зэков, лишившихся рассудка за колючей проволокой, тех, кто признан был невменяемым и подлежащим принудительному лечению по приговору суда — словом больница едва ли не автоматически перешла в ведение Министерства внутренних дел. Причем сложилось так, что именно в середине семидесятых годов там работало несколько довольно известных и маститых даже психиатров, которые, мягко говоря, разрабатывали новые направления советской психиатрии Что такое была в ту пору советская психиатрия ты, я думаю, как и все мы теперь много читал и слышал. И можно предположить, что это были за направления и кто служил подопытным материалом для этих эскулапов в погонах Так что репутация у больнички той, была — сам понимаешь… Ее все психи и те, кто мог попасть в эту категорию по известным нам основаниям боялись как черт ладана. И вот именно в эту больничку, причем совершенно случайно попадает в году 1972 действительно совершенно сумасшедшая бабка, из местных, которую в окрестных станицах знала едва ли не каждая собака, потому что лет сорок с небольшим до того, она бродила по тем местам Попрошайничала, юродствовала, жила, словом, Божьей милостью, тихая умалишенная бродяжка.

Говорили, что в ранней юности была она послушницей в том самом монастыре и чудом избежала большевистской расправы, но от нее добиться чего-либо путного было невозможно Однако грянула в ту самую пору очередная кампания, до которых в период застоя власти были сильно охочи — надо ж им было хоть изредка проявлять свою десницу. Так вот та кампания оказалась как раз направлена на борьбу с бродяжничеством и тунеядством, точно не знаю, но престарелую бабку в рамках кампании, что называется « замели» и, поскольку больничка-то — вот она была — рядышком — быстренько туда определили, даже казенных денег тратить не пришлось на этапирование. Дальше история эта, как говориться, несколько подернута мраком. То ли, несчастная бабка просто в недобрый для себя час попала под руку маститым психиатрам-исследователям, то ли в стенах, некогда ей знакомых, с ней на самом деле стали твориться странные вещи, сие неведомо Известно лишь, что в силу неадекватного поведения больной N, она была привлечена к участию в ряде медицинских экспериментов, которые оказались столь успешны, что больная в подробностях вспомнила события, свидетельницей которых была почти сорок лет назад и которые, собственно привели ее психику в столь плачевное состояние. Как ты понимаешь — я пересказываю своими словами содержание официальных медицинских бумаг, но смысл передаю в точности и практически близко к тексту.