Он побулькал срезанную устрицу в нежной перламутровой жидкости и передал раковину в руки Оксаны.

— Благодарю, — кивнула она, отправляя устрицу в запрокинутый ротик.

— Кушай, кушай, Оксаночнка, тебе полезно, — заботливо сказал незнакомец, который теперь и Евгению начинал кого-то напоминать, как будто он в самом деле его знал, может быть, видел в каком-нибудь старом кинофильме.

— Да-а, умели раньше писать книги, — вздохнул Константин Анатольевич, переходя на тембр португальского фадишта, мысленно оставляющего свою возлюбленную где-то по ту сторону океана в прокуренном кабачке Лиссабона. — Справедливости ради должен признать, переводчики тоже без дела не сидели, нечасто, но случалось по выразительности и эклектике переводы бывали лучше текстов на языке оригинала.

— А что за чудо эта «Волшебная гора» Томаса Манна? Говорят, там сейчас Давосский форум собирается, чтобы лечить мировую экономику, — поддразнивал его ностальгию незнакомец, как будто сам не раз отдыхавший в швейцарских горах, причем вместе с самим Томасом Манном. — А как вам «Эликсиры сатаны» Гофмана? Как он обвел вокруг пальца критиков? Как выставил полными идиотами армию психоаналитиков? Двойная двойниковость Медарда, испившего эликсир дьявола, случайность последующих за этим событий — это вам не романтическая мистификация, не жалкая игра либидо, как потом скажет наука. Это то, о чем мы говорим, происходящее со всеми, всегда и везде.

— В том числе с самой наукой, — добавил филолог. — Наука вырастает из мифа, как Афина Паллада из головы Зевса, и если взглянуть на нее со стороны, таким же мифом, в сущности, остается, старательно подчеркивая, что якобы не имеет или почти не имеет с ним кровного родства.

— Знаете, что, — захохотала Окси, отковыривая очередную устрицу от раковины. — Один раз я так увлеклась рисованием, что не заметила, как сходила на кухню и принесла вторую чашку чая, а когда оторвалась от картины, обнаружила рядом сразу две одинаковых чашки с одинаково недопитым чаем. Как думаете, это сюжет? Хорошо, спрошу по-другому. Как думаете, меня кто-нибудь поймет, если это нарисовать?

От истории Оксаны смех прорвал даже стюарда, стойко выносившего до сего времени непонятные для него разговоры, которые велись словно на иностранном языке, и тешившего себя тем, что к такого рода чудаческим беседам у него выработался устойчивый иммунитет.

— Оксаночка, это конгениально, — подхватил незнакомец. — Что же ты с ними сделала?

— В смысле «что сделала»? Потом я взяла две чашки в руки и вылила из них чай в раковину, сразу из обеих, при этом такое странное ощущение возникло. Понимаете?

— У меня было что-то подобное, — поддержал ее Евгений. — Ощущение как у безумного алхимика. Не понимаешь, что делаешь, почему и для чего это делаешь, но ты что-то делаешь и что-то из этого действия получаешь.

— Точно-точно! — махнула ему рукой Оксана, чуть не поперхнувшись глотком «Мартини».

— Итак, что это? — спросил Вячеслав, задорно оглядывая всех по очереди.

— Я думал, сюрреалисты с этим давно разобрались, — ответил ему Константин. — Разве не они должны были выявить «таинственную связь» разнородных явлений?

— О, нет, «я — сюрреализм», как Иван Сусанин, завел их совсем не туда, куда они хотели попасть, — не согласился незнакомец, незаметно становившийся все более и более знакомым.

— Магический реализм? — навскидку предложил Вячеслав.

— А что здесь такого, почему бы нет? — вмешалась Окси, посмотрев на него своими красиво округленными глазами.

— Она без ума от Джорджа Андервуда и Дэвида Боуи, — объяснил Вячеслав.

— Андервуд сделал Дэвида похожим на Гора, разве не понятно? Они как братья-близнецы, даже круче, потому что совсем не похожи, — вступилась Оксана за Андервуда и Боуи, отталкивая от себя широко улыбающегося Вячеслава, который, как ей показалось, слишком уж скептически высказался о магическом реализме.

— Ладно, ладно, — степенно поднял руку незнакомец, ухмыляясь в седые усы. — Оксанчик, нам тут еще драки не хватало. Все слова будут правильные, если в них вкладывать правильное значение. Значение! Нам интересно связующее значение слов, символов, событий. Возможно, это и есть мировой дух, который филистерами воспринимается как игра слов, игра в слова, игра без слов.

— Мне на ум приходит «Точка Омега» де Шардена, — представил Константин Анатольевич еще один экстравагантный экспонат из пинакотеки своих обширных познаний. — Тейяр де Шарден в своей книге «Феномен человека» ввел это обозначение, чтобы описать универсальный космический резонанс с «Омега», всеобъемлющую любовь, в которой воедино слиты потенциалы всех психических состояний и всех эволюционных процессов. Он предполагал, что, когда наука объединится с религией, мышление человека и в целом все человечество покинет органическую опору в материальном мире. Но как знать, не окажется ли такая наукообразная религия всего лишь очередной тоталитарной формой науки? Де Шарден, сам будучи одновременно ученым и членом Ордена иезуитов, не исключал, что в будущем для полного достижения «Точки Омега» придется искусственно изменить человеческое тело и мозг.

— Это уже начинает напоминать Замятинское «Мы», — перебила его Окси, поджав губки.

— В том-то и проблема, если наука вместо цифрового имени присвоит тебе гармонизированную с «Омегой» частоту энцефалограммы, от которой ты будешь испытывать нескончаемое блаженство, едва ли это будет высшее божественное сознание, но это будет «Омега-сознание» науки.

— Очень странно, — припомнил Евгений, — математик Георг Кантор в теории множеств тоже хотел получить всеобъемлющее число «Омега», включающее в себя все ансамбли трансфинитных чисел.

— Насколько мне известно, ему так и не удалось создать «трансфинитный рай», — нахмурив лоб, произнес Константин Анатольевич.

— Да, так его теорию назвал Дэвид Гильберт, — подтвердил Женич. — Оказалось, что трансфинитное число «Омега» должно быть больше всех трансфинитных чисел, то есть больше самого числа «Омега».

— Ну вы даете! Аж душа в пятки уходит, я даже представила себе огромную такую букву «Омега», которая пытается стать больше себя… — поедая со шпажки оливку, призналась Окси.

— Плод с древа познания позволил человеку осознать свое «я», наделил разум свободой выбора, — рассуждал Константин. — Но свобода выбора не избавила разум от ошибок, наука не в состоянии универсальным способом связать свободу выбора и порядок. Поэтому из всех так называемых научных революций возникает хаос, переходящий в тотальный контроль, иного не дано.

— Интуиция? — лаконично предложил Вячеслав.

— Возможно, — кивнул Константин. — Да, пожалуй, это не строго научный метод — у каждого она своя. Только я бы не стал делать из интуиции фетиш. Знаете, как ученые сделали фетиш из науки, и сейчас портрет Эйнштейна на каждом заборе рисуют.

— Друзья, а вы никогда не задумывались, для чего зебрам полоски? — неожиданно спросил у всех незнакомец, рассчитывая достичь своим вопросом именно такой эффект контрастности, сбивающий с толку. — Мухи! Все дело в мухах цеце. Они быстро размножаются, благодаря вирусам, опасным для высших форм жизни. Из всех животных, обитающих