По этой самой причине многие полицейские управления в последние годы перешли на мобильные патрули с одним офицером вместо двух. На первый взгляд это может показаться плохой идеей, поскольку два человека как будто работают эффективнее. Ведь они поддерживают друг друга, и им легче справляться с проблемными ситуациями, не правда ли? Оказывается, нет. Офицер полиции с напарником защищен не больше, чем один офицер. Кроме того, было замечено, что офицеры, патрулирующие вдвоем, часто подают жалобы друг на друга. Когда на дежурство выходят два офицера, повышается вероятность того, что столкновения с гражданами закончатся или арестом либо телесными повреждениями, или обвинениями в нападении на офицера полиции. Почему? Потому что, когда офицеры полиции действуют в одиночку, они замедляют события, а когда они с напарником, они события ускоряют. «Все копы хотят патрулировать вдвоем, – говорит де Беккер. – Хотя бы потому, что есть с кем поговорить. Но одиночное патрулирование реже заканчивается проблемами, потому что в этом случае меньше бравады. Офицер, когда он один, подходит к ситуации совершенно иначе. Он не стремится устраивать засады, не бросается в бой. Он говорит себе: “Подожду подкрепления”. Он действует милосерднее. Он не спешит».

Был бы убит Расс, молодой человек из Чикаго, ехавший в автомобиле, если бы столкнулся с одним полицейским? Маловероятно. Один офицер (пусть даже один офицер в пылу преследования) не торопился бы и вызвал бы подкрепление. Именно обманчивая безопасность численного перевеса стала причиной бравады трех офицеров, которые бросились к машине. «Нужно сдержать развитие событий, – говорит Джеймс Файф. – Мы учим офицеров, что время на их стороне. В случае с Рассом адвокаты одной из сторон говорили о стремительно развивающейся ситуации. Но она стала таковой только потому, что копы позволили ей так развиваться. Парня остановили, хотя он и не собирался никуда бежать».

Полицейских офицеров учат не попадать в такого рода беду, избегать риска временного аутизма. При перехвате автомобиля, например, офицеров учат останавливать свою машину сзади. Если это происходит ночью, машину подозреваемого можно ярко осветить фарами. Полицейский подходит к машине со стороны водителя и останавливается за ним, светя фонарем через плечо на его колени. Я попадал в такую ситуацию, и у меня всегда было ощущение, что меня не уважают. Почему офицер не может встать и поговорить, глядя мне прямо в глаза, как нормальный человек? Причина в том, что для меня практически невозможно выхватить пистолет, если офицер стоит за моей спиной. Офицер светит мне прямо на колени, и ему видны мои руки на тот случай, если я потянусь за оружием. И даже если я все же возьму оружие, мне придется почти полностью развернуться в кресле, высунуться в окно и выстрелить в офицера из-за дверной стойки (и не забудьте, я ослеплен светом его фонаря) – и все это у него на виду. Процедура действий полицейского мне во благо: это означает, что офицер применит ко мне оружие только в том случае, если я выполню последовательность однозначных действий.

Джеймс Файф однажды руководил проектом в округе Дейд, штат Флорида, где происходило необычно большое число столкновений с применением насилия между офицерами полиции и гражданами. Можете себе представить, какую напряженность создали эти столкновения. Общественные организации обвинили полицию в жестокости и расизме, полиция отреагировала резко и стала защищаться; насилие, сказали полицейские, является трагической, но неизбежной частью их работы. До боли знакомый сценарий! Джеймс Файф абстрагировался от противостояния и провел исследование. Он посадил наблюдателей в патрульные машины, и они регистрировали, насколько поведение офицеров соответствует методам, которым их обучали. «Мы пытались выяснить, пользуется ли офицер преимуществами имеющегося укрытия? – говорит он. – Мы учим офицеров, чтобы они представляли собой самую маленькую цель, и значит, пусть плохой парень решает, стоит стрелять или нет. Поэтому мы смотрим, использует ли офицер доступное укрытие или идет прямо к передней двери? Направляет ли он все это время свой пистолет в сторону от человека? Держит ли фонарь в слабой руке? В случае звонка об ограблении – перезванивает ли он, чтобы получить больше информации, или просто говорит “сообщение принял”? Просит ли он подкрепление? Координирует ли с напарником свои действия (т. е. ты будешь стрелять, а я тебя прикрою)? Осматривают ли они соседние дома? Ставят ли они еще одну машину за домом? Когда они заходят в здание, держат ли офицеры фонарь сбоку? Потому что если парень окажется вооружен, он будет стрелять на свет фонаря. В случае задержания автомобиля осмотрят ли они заднее сиденье, прежде чем подойти к водителю? Вот такие вещи».

Джеймс Файф обнаружил, что офицеры ведут себя очень правильно, когда находятся лицом к лицу с подозреваемым или когда подозреваемый под стражей. В этих ситуациях они поступали «правильно» в 92 % случаев. Но когда они приближались к месту преступления, они вели себя ужасно, действуя правильно всего в 15 % случаев. В этом состояла проблема. Они не предпринимали нужных шагов, чтобы исключить временный аутизм. И когда округ Дейд взялся за улучшение действий офицеров до встречи с подозреваемым, число жалоб на офицеров полиции и число травм среди полицейских и гражданских лиц резко сократилось. «Вам не следует ставить себя в такие условия, когда единственный способ защититься – это кого-то застрелить, – говорит Файф. – Если вы предпочтете положиться на рефлексы, кто-то пострадает, и пострадает необоснованно. Если вы воспользуетесь преимуществами разума и укрытия, вам почти никогда не придется принимать инстинктивных решений».

7. «Что-то в моем мозгу подсказывало мне, что стрелять рано»

В выводах Джеймса Файфа интересно то, что он переворачивает обычное обсуждение полицейской стрельбы с ног на голову. Критикующие поведение полиции всегда обращают внимание на мотивы отдельных офицеров. Защитники полиции, с другой стороны, всегда ссылаются на то, что Файф назвал синдромом действий в отсутствие времени. Действительно, офицер всегда выезжает на место преступления как можно скорее; он видит плохого парня; нет времени на размышления; он действует. Такой сценарий подразумевает, что ошибки должны восприниматься как неизбежность. В конечном итоге обе эти позиции проигрышные. В них подразумевается, что, когда разворачивается критическая ситуация, ничего нельзя сделать, чтобы остановить или проконтролировать ее. Но эта позиция ошибочна. Наше бессознательное мышление в одном важном аспекте не отличается от осознанного мышления: в обоих случаях мы можем развить способность принимать быстрые решения, используя навыки и опыт.

Неизбежно ли повышенное возбуждение и слепота разума в условиях стресса? Разумеется, нет. Гэвин де Беккер, чья фирма обеспечивает безопасность общественным деятелям, пропускает своих телохранителей через программу «Прививка от стресса». «В наших тестах объект (т. е. человек, находящийся под защитой) говорит: “Идите сюда, я слышу какой-то шум”, вы заходите за угол и – бабах! – слышите выстрел. Это не настоящее оружие. Патрон представляет собой пластиковый детонатор, но у вас появляется ощущение. И вы должны действовать дальше. Потом мы говорим: “Вам надо повторить все сначала”, и на этот раз в вас стреляют, как только вы входите в здание. К четвертому или пятому разу, когда вас застрелят во время имитации, вы будете в порядке». Гэвин де Беккер проводит аналогичные упражнения со злой собакой. «В начале их сердечный ритм составляет 175 ударов в минуту. Они не могут четко анализировать ситуацию. На второй или третий раз это уже 120 ударов, потом 110 – и тогда они способны действовать». Такого рода подготовка, которую проводят снова и снова, в сочетании с реальным опытом фундаментально меняет поведение офицера полиции в опасной ситуации.