Он торжествующе возвысил голос.

― Теперь, ребята, участок за нами, начинайте действовать. Это наш первый верный шаг к богатству. Теперь уже мы отыграемся за те жестокие пинки, которые судьба раздавала нам прежде. Тут уж мы убьем бобра или же я потерял свою смекалку.

Готовы вы, ребята, работать изо всех сил и свыше этого?

― Готовы, ― закричали мы в один голос.

Нельзя было терять время. Каждый час означал для нас большое количество драгоценной золотоносной грязи, лежавшей под замерзшим покровом. Зима накинулась на нас стремительно, жестокая, нетерпимая зима, превращавшая работу вне дома в безграничную муку. Но надежда на богатство возбуждала и подкрепляла нас, до того, что мы совершенно забывали думать о себе. Ни тяжелая болезнь, ни даже смерть не могли бы оторвать нас от нашего поста. С непоколебимым мужеством мы принялись за лежавшую перед нами задачу.

Она, действительно, была из тех, которые требуют всю энергию человека и полную самоотверженность с его стороны. Нам предстояло раздобыть дрова для оттаивания почвы, выстроить хижину на участке и, наконец, извлечь большие куски земли для весенней промывки. Мы так распределили работу, что никто не мог оставаться праздным ни на минуту, и действовали с таким расчетом, чтобы каждая унция истраченной силы принесла бы свои результаты.

Полукровка взял на себя руководство, и мы, признавая это его правом, повиновались ему беспрекословно. Он решил устроить две шахты и после долгих размышлений выбрал места. Это был вопрос, требовавший больших знаний и опыта, и мы были уверены, что он обладает и тем и другим.

Мы устроили маленькую хижину и окружили ее снежным валом почти до краев низкой крыши. Понемногу на крыше скоплялось все больше и больше снега, достигшего вскоре трех футов глубины, так что домик казался издали большим белым холмом. Только спереди, по низкой двери, в которую мы входили, согнувшись, можно было догадаться, что это хижина. Внутри были наши нары, крошечная печка, несколько ящиков для сиденья, несколько блюд, наши мотыги, вот и все. Мы часто жалели о нашей большой хижине на холме, с ее обитым коленкором «альковом» и отдельной кухней. Но в этом маленьком домике-ящике нам предстояло провести много томительных месяцев.

Не то чтобы время казалось нам долгим: мы были слишком заняты для этого. Напротив, мы часто желали, чтобы оно было вдвое дольше. Снег выпал в сентябре, и к декабрю мы очутились в полярном мире невероятной жестокости. День за днем градусник показывал от сорока до пятидесяти ниже нуля. Было отвратительно, опасно, холодно. Казалось, будто враг-мороз питал закоренелую вражду к нам. Это делало нас мрачными и осторожными. Мы мало говорили в те дни. Мы только трудились, и если обменивались замечаниями, то лишь о нашей работе, нашей беспрерывной работе.

Найдем ли мы богатые россыпи? Это все была игра, самая увлекательная игра в мире. Она наполняла возбуждением часы нашего дня. Она гнала наш сон. Она давала силу удару мотыги и мощь ручке ворота. Она заставляла нас забывать жестокий холод, пока кто-нибудь не издавал восклицания и не начинал кидать другому в лицо свежий снег.

Холод жег наши щеки, делал их пылающими, кирпично-красными и укусы мороза появлялись на них заплатками белой глины. Старые рубцы не заживали, чернели, как заплаты из сажи.

Но ни холод, ни усталость не могли удержать нас вдали от шахты и штольни. Мы спустились к каменным породам и рыли туннель, чтобы найти отверстие, которое Полукровка зарыл. До сих пор мы не находили ничего. Каждый день мы исследовали образцы грязи, почти всегда получая следы золота, иногда пятидесятицентовую грязь, но ни разу не находили того, о чем мечтали, на что надеялись.

― Подождите, ребята, пока мы добудем двухсотдолларовый слой, тогда мы начнем немного радоваться.

Однажды директор компании приехал к нам на собачьей упряжке. Он осмотрел нашу шахту. На нем была енотовая шуба, бобровая шапка и огромные меховые рукавицы, висевшие на шнурке вокруг шеи. Он был массивен и представителен. Острые сосульки блестели вокруг его рта.

― Как дела, ребята? ― Его дыхание вырывалось, как пар.

― Ничего покамест, ― ответили мы ему уныло, и он скрылся в морозном тумане, высказав надежду, что мы скоро откроем россыпи.

― Подождите немного.

Мы работали по двое на шахте, нагревая почву в течение ночи. Блудный Сын и я работали на воротах, тогда как старые рудокопы спускались в штольню. О, как невыносимо холодно был стоять там на этой грубо сколоченной платформе, вертя ручку ворота. Задолго до рассвета мы были уже на местах и спускали своих товарищей в шахту. Там внизу воздух был теплее, но работа тяжелее, труднее, опаснее.

В полдень солнце еще не показывалось и лишь слабый сиреневый свет заливал небо. Мертвая тишина царила в долине, нельзя было уловить ни малейшего движения, никакого трепета листа или былинки. Снег расстилался спасительным ровным саваном, через который пробивались лишь погребальные сосны. В этом напряженном холоде, в этой содрогающейся тоске запустения казалось, что природа смеется над нами космическим смехом.

Мы наспех варили и проглатывали пищу, ропща на каждую минуту, задерживавшую работу. Ночью мы часто были слишком утомлены, чтобы раздеться. Мы перестали заботиться о чистоте и пренебрегали собой. Мы беспрестанно говорили о результатах дневного исследования и о возможностях завтрашнего. Несомненно, мы скоро откроем россыпи.

― Подождите немного.

Наконец в один полдень случилось нечто. Избранником был Джим. Около трех часов он подал сигнал к подъему и появился, держа в руках драгу с грязью.

― Позови остальных, ― сказал он.

Мы столпились все вместе в маленькой хижине, пока Джим промывал песок в снежной воде, растопленной на нашей печке. Я никогда не забуду, с каким нетерпением мы следили за песком и за проворными ловкими движениями старика. Наконец мы увидели в грязной воде желтые блики. Дрожь радости и надежды пробежала в нас. Наконец мы добыли эту штуку, великую штуку!

― Поторопись, Джим, ― сказал я, ― или я умру от неизвестности.

Он терпеливо продолжал свое дело. Наконец на дне таза мы увидели то, что показалась нам слаще, чем женщине вид ее первенца. Оно лежало перед нами ― блестящее сверкающее золото, прекрасное золото, проклятое золото, золото в самородках.

― Теперь, ребята, вы можете порадоваться, ― сказал Джим спокойно, ― потому что там внизу, в штольне, есть великое множество таких драг.

Но мы совсем не чувствовали ликования. Что приключилось с нами? Когда счастье, к которому мы так горячо стремились наконец пришло, мы не встретили его даже весельем. О, мы были мучительно молчаливы!

Мы торжественно пожали друг другу руки.

― Теперь взвесим это, ― сказал Блудный Сын.