Но самое трудное уже было позади.

Хирург подрезал веки Флорина, вживил ему прозрачные мигательные перепонки, взятые у каймана, питомца одной из городских ферм, и соответствующим образом измененные. Он ввел Флорину клеточные жизнеформы, которые, не причиняя вреда, стали в нем разрастаться, взаимодействовать с организмом, делая потовые выделения более маслянистыми, чтобы Флорин мог согреваться в воде и свободнее в ней скользить. В основании ноздрей хирург привил небольшой узел мышц и нити сухожилий, чтобы можно было перекрывать нос.

И наконец, хирург проделал самую простую часть операции, хотя ее результаты и бросались в глаза более всего. Между пальцами Флорина он натянул перемычки — кожистые ткани, которые он вживил ему под кожу. Он удалил пальцы на ногах и привил вместо них пальцы рук, взятые у мертвеца, отчего Флорин стал похож на обезьяну. Потом он натянул перемычки между этими вновь ожившими пальцами, так что Флорин стал меньше похож на обезьяну и больше — на амфибию.

Врач искупал Флорина, омыл его морской водой, отчего тот стал чистым и прохладным; Флорин спал, а щупальца его шевелились во сне.

На четвертый день Флорин пришел в себя полностью и окончательно. Он больше не был привязан, мог свободно двигаться, действие хемикалии закончилось.

Он медленно сел.

Тело его болело. Не то слово — агонизировало. На него накатывались волны боли, которые отдавались в его сердце. Его шея, его ноги, его глаза — проклятье! Он увидел свои новые пальцы на ногах и на мгновение отвернулся — воспоминание об ужасе, пережитом на пенитенциарной фабрике, вернулось к нему, но вскоре ушло, и он снова посмотрел на свои ноги («Опять гной», — не без юмора подумал он).

Он сцепил свои новые пальцы, потом медленно моргнул и увидел, что перед глазами, прежде чем они закрылись веками, мелькнуло что-то прозрачное. Он втянул больше воздуха в саднящие от воды легкие и закашлялся. Легкие откликнулись болью — хирург предупреждал об этом.

Флорин, невзирая на боль, слабость, голод и нервное возбуждение, улыбнулся.

Подошел хирург, а Флорин продолжал ухмыляться, что-то бормотал себе под нос и легонько потирал себя.

— Мистер Сак, — сказал хирург, и Флорин повернулся к нему, протянул к нему трясущиеся руки, словно пытаясь обнять его, обменяться с ним рукопожатием.

Щупальца Флорина тоже зашевелились, пытаясь синхронно с руками вытянуться в воздухе, слишком разреженном для них. Хирург улыбнулся.

— Поздравляю, мистер Сак, — сказал он. — Операция прошла успешно. Теперь вы — земноводное.

И тут (они не смогли сдержаться, да и не пытались) оба громко расхохотались, хотя смех отдавался болью в груди Флорина, а хирург толком не понимал, что же здесь смешного.

Осторожно ступая, он прошел по Книжному городу и Саргановым водам и оказался у себя дома, где обнаружил Шекеля: тот ждал его в чистых, как никогда прежде, комнатах.

— Ну, ты и молодец, — сказал он, стесняясь Шекеля. — Здорово постарался.

Шекель хотел обнять его на радостях, но Флорин добродушно отстранился — тело его все еще болело. Они тихо проговорили до позднего вечера. Флорин осторожно расспросил об Анжевине. Шекель рассказал, что читает с каждым днем все лучше и лучше, ничего особенного больше не случилось, вот только потеплело — разве Флорин не почувствовал?

Да, почувствовал. Они двигались на юг почти с такой же скоростью, с какой дрейфуют континенты, но буксиры тащили их непрерывно вот уже две недели, и они, вероятно, ушли миль на пятьсот к югу (пока что они шли так медленно, что перемещение было незаметно), и по мере приближения к умеренным широтам зима понемногу отступала.

Флорин показал Шекелю, что прибавилось к его телу, что изменилось, и Шекель поморщился, глядя на эти странные, воспаленные штуковины, но в то же время исполнился благоговения. Флорин пересказал ему все, что объяснил хирург.

— Вы будете уязвимы, мистер Сак, — говорил он. — И хочу вас предупредить: даже когда все будет в порядке, некоторые из надрезов и отверстий могут, заживая, затвердеть. Они могут превратиться в шрамы. Я вас прошу в этом случае не огорчаться и не разочаровываться. Шрамы — это не раны, Флорин Сак. Шрам — это зажившее место. После ранения шрам восстанавливает ваше тело.

— Он говорит, что я смогу вернуться на работу через пару недель, — сказал Флорин. — Если буду тренироваться и все такое.

Но у Флорина было преимущество, о котором не знал доктор: он никогда не учился плавать, а значит, ему не нужно было переучиваться — с неловких и неэффективных махов-гребков переходить на волнообразные движения обитателя подводного мира.

Он сел у пристани, где коллеги приветствовали его. Они были удивлены, но вместе с тем по-приятельски заботливы. Дельфин Сукин Джон всплыл неподалеку, посмотрел на Флорина светлыми поросячьими глазами и издал на своем китовом языке идиотское верещание — явно оскорбительное. Но Флорина тем утром было ничем не запугать. Он приветствовал товарищей, как король, благодарил их за внимание к себе.

На границе кварталов Саргановы воды и Джхур в ткани города имелось пространство между кораблями — клочок моря, используемый как плавательный бассейн; в нем вполне уместилось бы небольшое суденышко. Лишь немногие из армадских пиратов умели плавать, а при таких температурах желающих почти не было. Лишь несколько человек купались в этом кусочке открытого моря — смельчаки либо мазохисты.

Час за часом, в этот и последующие дни, Флорин, погрузившись под воду, медленно, еще не доверяя новообретенной плавучести и свободе, раскидывал ноги и руки, раздвигал перемычки между пальцами и толкал себя вперед, совершая неловкие гребки. Он делал движения в стиле брасс, но пальцы на ногах еще толком не зажили, и он ощущал в них боль и силу. Маленькие существа под кожей, которых он не видел и не чувствовал, стимулировали крохотные железы, добавлявшие смазку в его потовые выделения.

Он держал глаза открытыми, научившись закрывать только внутренние веки — необыкновенное ощущение. Он научился смотреть в воде — теперь для этого ему не нужны были ни громоздкий шлем, ни железо, ни медь, ни стекло. Не нужно было теперь и выглядывать сквозь окошко в шлеме: Флорин смотрел свободно, пользуясь всеми преимуществами периферийного зрения.

Труднее всего давался навык дышать под водой. Он осваивал эту способность, испытывая страх, в одиночестве. И в самом деле, кто мог научить его?

Когда вода в первый раз хлынула в рот, трахея инстинктивно закрылась, язык собрался комком, а горло сузилось и заблокировало проход в желудок. Морская вода проложила себе путь по новым, еще не окрепшим каналам, раскрыла их. Он всем своим организмом ощутил вкус соли, отчего она вскоре стала для него безвкусной. Он чувствовал, как струйки воды проходят через него, по его шее, жабрам, и: «Мать моя, боги милостивые, и ни хера себе», — думал он, потому что не испытывал потребности дышать.

Прежде чем погрузиться, он по привычке набрал воздуха в легкие, но оказалось, что в таком состоянии плавучесть слишком высока. Он медленно, испытывая благостный ужас, выдохнул через нос, и пузыри воздуха устремились вверх.