— Ты хочешь, чтобы я аттестовала тебя? — спросила я.

Он нервно улыбался, вероятно, так, как перед каждой оценкой его успеваемости.

— Ты получил аттестат с отличием, — сказала я серьезно, и он удовлетворенно покраснел.

7

Жизнь Роберта протекала в цикле зимних и летних семестров. Его наивысшей жизненной целью было сдать общий экзамен по специальности у доцента Маховой.

Я старалась это понять.

Я старалась не слишком отвлекать его.

Виделись мы раз, от силы два раза в неделю, но я не жаловалась. Я утешала себя тем, что Роберт сдаст экзамен по специальности у доцента Маховой, мы вместе отпразднуем его и потом наконец заживем.

Доверительно знакомый почерк — Бескомпромиссная Лаура — Зеленый символ семейной сплоченности — Климактерические изменения — Орфей в метро

1

Когда 5 декабря, возвратившись с работы, я привычным движением открыла почтовый ящик (я точно помню эту дату, ибо по дороге домой встречала бессчетных чертей, Микулашей[86]и ангелов), у меня кольнуло под сердцем.

Письмо Оливера я узнала мгновенно.

Дома, опустившись на ближайший стул, я стала разглядывать конверт. На марке знакомая картинка Лады[87]: заснеженная деревня. Я знаю, что письмо открывать нельзя (Не звоните ему! Не пишите ему! На его письма не отвечайте, страница 41), но вместе с тем сгораю от любопытства. Чувствую всем своим существом, как оживают мои старые надежды. Хватаю мобильник и звоню Ингрид.

— Он прислал мне письмо! — возбужденно говорю я.

— Роберт?

— Оливер! Оливер прислал мне письмо!

Ингрид вздыхает.

— Надеюсь, ты его не открыла? — обеспокоенно спрашивает она.

— Мне нельзя его даже прочесть?

— И не думай! — запрещает мне Ингрид. — Сунь его в большой конверт и моментально отошли обратно.

— Я не буду ему отвечать, — предлагаю я компромисс, — только прочту.

— Нет! — настаивает на своем Ингрид. — Ни в коем случае!

2

— Оливер написал мне письмо, — в тот же вечер говорю я маме. — Что мне делать?

Показываю ей конверт. Я до сих пор не открыла его, но вместе с тем уже несколько часов не могу ни о чем другом думать.

У мамы растерянный вид. Она садится к столу и закуривает. Белый конверт лежит между нами.

— Ты знаешь, девочка, как я люблю тебя, — говорит она, чуть погодя. — Ужасно хотелось бы посоветовать тебе что-то хорошее. Ужасно хотелось бы посоветовать тебе так, чтобы ты была счастлива, но посмотри на мою жизнь…

Она беспомощно разводит руками. Это единственное движение итожит все прошедшие годы, все ее неудачные связи.

— Разве я могу что-нибудь посоветовать? — добавляет она удрученно.

3

На следующий день я посылаю Оливеру письмо обратно.

Нераспечатанным.

Я горда собой; своей бескомпромиссностью я даже похваляюсь перед Робертом.

До Рождества получаю от Оливера еще два других письма.

По совету Дорис Вольф, Ингрид и Роберта я поступаю с ними подобным же образом.

4

Через несколько дней после Нового года обнаруживаю в метро по дороге в редакцию первое письмо. Разумеется, поначалу я вообще ни о чем не догадываюсь, а лишь отчасти с любопытством, отчасти с недоумением подхожу ближе к металлической рамочке и читаю:

Дорогая Лаура!

Единственное, что у меня осталось от тебя, — это воспоминания. Написанная фраза напоминает мне тот или иной дурацкий американский хит, над которым мы с тобой, бывало, потешались, — и вдруг это клише оказалось для меня печальной реальностью. Целыми часами, целыми днями вспоминаю тебя — на работе, в машине, дома, в приемной доктора Z. — повсюду. Вспоминаю, и, если неожиданно мне удается оживить в памяти какой-то забытый образ или всего лишь деталь, я прихожу в восторг, но тут же, увы, «трезвею»…

Я вдруг понимаю, что письмо писал Оливер и адресовано оно мне. От испуга у меня перехватывает дыхание, я невольно краснею, отступаю на шаг и с опаской оглядываюсь, не заподозрил ли кто из попутчиков, что адресат письма — именно я…

5

Мама, Ингрид и Роберт в один голос утверждают, что Оливер — нытик и эксгибиционист, и его идею откровенных любовных писем считают безвкусной. Меня же все полгода раздирают противоречивые чувства: это и неприятно, и льстит.

Когда в марте появляется третье письмо, в Роберте просыпается какая-то гневная воинственность, и мы решаем ответить Оливеру вместе; к содержанию ответа он даже привлекает товарища-юриста.

Оливер не сдается.

Пишет еще три письма.

Его решительность импонирует мне, и я часто думаю о нем.

6

Но июльское письмо последнее.

В июле я разочарованно проезжаю все трассы метро и на остановках пробегаю вагон за вагоном, но в квадратных рамках уже одни рекламы.

— Слава тебе господи, — кисло говорит Роберт.

(Общий экзамен по специальности он завалил.)

(Да, я знаю, милые дамы… Я тоже люблю счастливые концы…)

В начале прошлогоднего декабря, через шесть месяцев после последнего письма Оливера, на столе в нашей гостиной появляется зеленый рождественский венок с четырьмя красными свечками.

— Что это?! — изумляюсь я.

— Рождественский венок, дорогая, — отвечает мама. Она смотрит на Оливера и ухмыляется. Символ нашей семейной сплоченности…

Она старается, чтобы ее слова звучали цинично, но меня не обманешь.

Я недоуменно качаю головой.

— Мы же Рождество не справляем, — возражаю я.

— Тебе это неприятно?

— Да нет, ничего, — отвечаю я.

Я сажусь к Оливеру на колени и задумчиво смотрю на венок. Оливер осторожно обнимает меня и свободной рукой гладит мой огромный живот.

— В этом году будет десять лет, — говорит она чуть погодя. — Возможно, пришла пора перестроиться.

— Почему?

— Старею, дорогая, в этом вся штука. В результате климактерических изменений становлюсь несносно сентиментальной. Вы не поверите что иной раз приходит мне в голову…