Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Насколько мне известно, Панова решила провести лето здесь, потому что вбила себе в голову, что сумеет уговорить Матвея Ильича Ергольского написать для нее пьесу. Верно?
– Совершенно верно. Кеша пытался увильнуть от поездки, но у него ничего не вышло. Хотя ему вовсе не улыбалось сидеть тут и видеть, как на него косится Колбасин и этот… Петя… сын Пановой.
– Его зовут Павел. В общем, Иннокентий Гаврилович в письмах жаловался вам на то, как ему скверно, и вы решили приехать. Я права?
– Н-нет, – после легкой заминки призналась Екатерина Александровна. – Мы договорились, что увидимся в Петербурге, когда начнется новый сезон. И все же я приехала, потому что… потому что… Словом, возникли особые обстоятельства.
– Вы ждете ребенка? – догадалась Амалия.
На этот раз Екатерина Александровна расплакалась по-настоящему.
– Да. Да! И я растерялась… Мне хотелось увидеть Кешу, понимаете? Он писал мне письма, но я ему не отвечала, потому что он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел мои послания и догадался… Словом, я приехала в Д. и оттуда отправилась в «Кувшинки». Но опоздала – я видела, как вся компания уехала к Ергольскому. Я тоже отправилась туда и ждала, ждала… А они все ужинали. Я не выдержала, вылезла из экипажа, зашла в сад и увидела Кешу за окном. Я помахала ему рукой и поняла, что он меня увидел. Но ему, наверное, не дали уйти, потому что он сумел подойти ко мне, только когда все уже разъезжались, и шепнул, что завтра в полдень будет ждать меня в лесу возле «Кувшинок». Я согласилась – я на все была согласна, – и мне сразу же пришлось спрятаться за дерево, потому что показалась Евгения, стала его обнимать и виснуть на нем, и по его лицу я видела, что он очень хотел ее стряхнуть и еле сдерживался…
Что ж, теперь понятно, почему Ободовский тогда держал руки в карманах. Наверняка в этот момент у него внутри все кипело.
– Скажите, вы слышали, о чем после ужина говорил Ергольский?
– Я не прислушивалась…
– И повторяющееся слово «убийство» совсем не привлекло ваше внимание?
– Нет. Я хотела только встретиться с Кешей, все остальное не имело для меня значения.
Лжет или нет? Впрочем, даже если она ничего не слышала, Ободовский вполне мог потом ей все пересказать…
– На следующий день, по словам Иннокентия Гавриловича, он для отвода глаз прихватил с собой удочки и отправился в лес, на свидание с вами. Это правда?
Само собой, Иннокентий Гаврилович ничего такого не говорил, да ему и не нужно было, потому что Амалия уже обо всем догадалась.
– Да, – подтвердила Екатерина Александровна.
– Сколько времени вы пробыли вместе?
– Я не считала. – Актриса покраснела. – Может быть, час, может быть, полтора…
– Или два?
– Нет. Часы на церкви били два, когда я уже возвращалась обратно в Д.
– На извозчике?
– Ему наскучило меня ждать, и он уехал. Пришлось весь путь проделать пешком.
Н-да-с. По всему выходило, что ни у Ободовского, ни у его пассии алиби не было.
– Он упоминал, что у вас имеется оружие, – сказала безжалостная Амалия. – Неужели тот самый револьвер, который нашли на месте преступления?
На этот раз Екатерина Александровна молчала несколько минут.
– Он не прав, – едва слышно пробормотала она.
– В чем именно?
– Даже если это мое оружие, я никого не убивала.
– Давайте по порядку, – начала Амалия. – Вы признаете, что у вас был дамский револьвер с рукояткой, отделанной – она хотела сказать «фальшивым», но почему-то удержалась, – перламутром?
Нерешительный кивок, взгляд исподлобья.
– Где он сейчас?
– Я не знаю. Я его потеряла.
«Вот, начинается, – помыслила Амалия. – Так и должно быть, в сущности – ведь до этого момента все шло уж слишком хорошо…»
– Откуда у вас вообще появился револьвер?
– Кеша подарил.
– Зачем?
– Для самозащиты. Однажды, когда мы были на гастролях, на улице на меня кинулась бешеная собака. Вокруг были люди, но никто не спешил на помощь. Уж и не знаю, как я забралась тогда на забор в своем платье, но если бы я не успела на пару секунд, она бы меня укусила. Потом меня всю трясло от ужаса, и Кеша… Кеша подарил мне револьвер, чтобы я больше никого не боялась.
– А мне говорили, что сам он боится оружия.
– В общем, да. Однажды произошел неприятный случай, когда в публике оказались пьяные офицеры, затеяли драку, потом один из них достал пистолет и чуть не выстрелил в меня.
– В вас?
– Да.
– Кажется, Иннокентия Гавриловича потом обвиняли в его убийстве, – задумчиво заметила Амалия.
– Так получилось, что Кеша проломил ему голову. Но Кеша не виноват, это все тот офицер…
– Скажите, Екатерина Александровна, когда вы приехали в Д., вы тоже взяли с собой револьвер?
– Да. Вдруг тут тоже… собаки…
– И когда вы поехали к Ергольскому, оружие было при вас?
– Да. Но потом я обнаружила, что потеряла его. Или тогда, в саду, в сумерках, когда доставала зеркальце из сумочки, или потом… Я не знаю.
– Иннокентий Гаврилович узнал ваше оружие, когда следователь показывал ему револьвер?
– Да. Он улучил момент, примчался в Д. и потребовал, чтобы я спустилась вниз. – Екатерина Александровна залилась слезами. – Он решил, что это я! Что это я убила ее… Но я же знала, что потеряла револьвер еще накануне! Я всю сумочку перетряхнула – его в ней не было…
– Когда именно вы обнаружили пропажу револьвера, кстати?
– После нашего свидания в лесу.
– Скажите, а кто-нибудь мог его украсть?
– Вы о Кеше? – ужаснулась Екатерина Александровна. – Зачем ему?
– Он не упоминал, что собирается избавиться от Пановой раз и навсегда, к примеру?
– Нет. Нет! Он не такой…
– И все же вам приходили в голову определенные подозрения, верно? Когда я сказала: «Кто-нибудь мог украсть», – вы тотчас же назвали Ободовского, а не горничную, например, или кого-нибудь еще…
– Я не знала, что и думать, – призналась Екатерина Александровна, вытирая слезы. – Я была в полном ужасе. Понимаете, когда на сцене играешь в пьесе, это одно, а когда все происходит в жизни, впечатление просто чудовищное…
– Скажите, Екатерина Александровна, почему вы не уехали сразу же, узнав об убийстве?
– Вот он тоже меня просил немедленно уезжать, – усмехнулась актриса. – Но я перенервничала, мне стало плохо. Я очень боялась выкидыша… не хотела, чтобы он случился… и потом, я сказала мужу, что еду в гости к сестре в другую губернию. Он бы сильно удивился, если бы я так скоро вернулась…