– Ты же все равно будешь осторожна? – настойчиво спросила она.

– Разумеется! И я вернусь сразу, как только что-то узнаю.

Покидая квартал дегустаторов и направляясь к выходу из дворца, Зуэль никак не могла выкинуть из головы огромные, полные страха глаза Неверфелл. Она хоть на секунду вспомнила, что убийцы охотятся за ней, а не за Зуэль? Как была, так и осталась неуклюжим щенком, который понятия не имеет о подстерегающих его опасностях. И о том, что каждый его шаг, каждое действие по сути своей оскорбительны.

Нет, никто не назовет Неверфелл «миледи». До конца своих дней она будет «мисс» – ничего не знающей, совершающей ошибки, влипающей в неприятности. Зуэль сглотнула подкативший к горлу комок горечи и зависти и заставила себя сосредоточиться. Она должна думать, как Чилдерсин.

«Все прошло отлично. Неверфелл по-прежнему доверяет мне больше, чем кому-либо. Другие придворные пока не смогли привлечь ее на свою сторону. Теперь я играю против крупных игроков, и когда они заметят меня, то непременно начнут действовать. Но пока я их опережаю.

Я смогу. Я сделаю все, что нужно. Я лучшая актриса школы Боморо».

В эти дни вся Каверна пристально следила за стрелками часов. Если Клептомансер решил ответить на вызов великого дворецкого, времени у него оставалось немного – каких-то сто восемьдесят минут. Двор не пребывал в таком возбуждении на протяжении десятилетий.

Все тайком делали ставки на то, кто выйдет победителем. Мальчишки-посыльные заработали, наверное, целое состояние, пока сломя голову носились к Палате диковин и обратно, чтобы сообщить, сделал Клептоман-сер ход или нет. Некоторые придворные до того извелись от скуки за последнюю сотню лет, что теперь караулили в паланкинах прямо в соседних двориках, то и дело посылая обезьянок с серебряными подносами за засахаренными фруктами.

Великий дворецкий отказался к ним присоединиться, справедливо полагая, что убийцы не преминут воспользоваться такой возможностью, – ведь вся его охрана сосредоточилась на поимке пронырливого вора. К тому же появление великого дворецкого только укрепило бы репутацию Клептомансера и польстило его самолюбию.

Дегустаторы, одурманенные курительными смесями, в большинстве своем оставались безучастны к охватившему Каверну волнению. Но Неверфелл ворочалась без сна в своей кровати. Светильник хищно чавкал свежими личинками, которые она принесла из бочки в коридоре, но даже когда он затих, Неверфелл не смогла уснуть. Мысли вспыхивали и не желали гаснуть, хотя она отчаянно нуждалась в отдыхе. Накануне Неверфелл почти не спала, а завтра ей нужно будет прислуживать его переменчивому превосходительству. Интересно, каким глазом он будет смотреть на нее завтра? Правым – придирчивым, нетерпимым, только и ждущим, когда она оступится? Или Левым – безумным, молчаливым, непроницаемым? В любом случае ей придется быть начеку. И не забывать поглядывать по сторонам, чтобы уберечься от убийц, которые жаждут ее крови.

Неверфелл лежала с закрытыми глазами. Сон стеснительным зверьком подкрадывался к ней, но всякий раз сбегал, вспугнутый какой-нибудь громкой мыслью, некстати выскочившей из глубин разума. Она знала, что у Клептомансера осталось всего два часа. Сработает ли план великого дворецкого? А если не сработает, что станет с ней, с Неверфелл? В конце концов, это ведь она подала идею.

Неверфелл так устала, что готова была заплакать. Наконец она села и тупо уставилась на несговорчиво-плоский матрас. Как люди спят на таких штуках? Кровать была одновременно и слишком мягкой, и слишком жесткой. Что-то пощекотало ей лоб, и Неверфелл испуганно замерла. Но, посмотрев вверх, не увидела ничего, кроме кисточек бахромы и балдахина, нависшего вторым потолком над ее неудобным ложем.

Неверфелл осенило. Все будет хорошо. Она сможет уснуть.

До нулевого часа оставалось сорок минут. Большие часы, висевшие на площади неподалеку от квартала дегустаторов, со звучным высокомерием отсчитывали время. Под мощным циферблатом робко топтался неприметный мужчина. Довольно высокий, средних лет, он как-то по-стариковски сутулился. Возможно, виной тому был чемодан, который он держал в руке. Время от времени он шумно сморкался, и тогда его нижняя челюсть болталась из стороны в сторону, грозя отвалиться. На мир он смотрел, подслеповато щурясь, сквозь Лицо номер 92 – «Ягненок перед мясником», то есть с выражением страдальческой мольбы. Всякий раз, когда кто-нибудь шел по площади, мужчина устремлялся к нему ковыляющей походкой и дрожащим голосом говорил:

– Ах, прекрасные леди, смиренно прошу вас о помощи… А может, вы, сэр, снизойдете ко мне, я всего лишь хочу передать прошение великому дворецкому…

Леди с громкими щелчками раскрывали веера, чтобы заслониться от незнакомца. Господа натягивали самые равнодушные Лица из своего арсенала и ускоряли шаг, оставляя человека с чемоданом униженно кланяться им вслед. Никто не сомневался, что перед ними очередной жалкий придворный, потерявший благосклонность сильных мира сего. Бедняга отчаянно пытался найти друзей, чтобы вернуться ко двору, но все старательно отводили глаза, боясь, как бы его несчастье не оказалось заразным.

Печально, что никто не соизволил присмотреться к этому человеку повнимательнее. Было в нем кое-что странное. Во-первых, протягивая чемодан прохожим, он ни разу не открыл его. Во-вторых, он постоянно оглядывался на часы. В-третьих, ковыляя по мозаичному полу, он ступал совершенно беззвучно.

И без того слабый ручеек прохожих окончательно иссяк. До нулевого часа оставалось всего тридцать минут. Перед Палатой диковин, наверное, было уже не протолкнуться от зевак. Но на площади стояли только несколько стражников и проситель. Тишину нарушали лишь тиканье часов, эхо голосов, доносившееся со стороны Палаты, и слабые звуки, испокон веков населявшие Каверну: мерное гудение водопровода, перестук механизмов на нижних уровнях и гул невидимых ветров, которые играли на горе, как на флейте.

Внезапно дальний угол площади буквально на миг погрузился во тьму. Затем там снова вспыхнул свет, но только чтобы опять погаснуть. Послышался шорох бумаги, слабое шипение, и вскоре стало ясно, что источник звука – угловой светильник. Хищное растение внутри беспомощно раскрывало пасть, словно у него случился припадок. Кто-то посыпал его белой пудрой, которая стремительно разъедала стебель, оставляя после себя дымящиеся черные пятна.

Стражник осторожно приблизился к подозрительному светильнику и ткнул его кончиком меча. В тот же миг ловушка сомкнула пасть и взорвалась с глухим звуком, словно захлопнулась обитая войлоком дверь. Угол площади окончательно погрузился в темноту. Стражник отскочил назад, кашляя и моргая. Его лицо и одежда теперь тоже были осыпаны белым порошком. Порошок обильно покрыл стены, с тихим шелестом сыпался на полированные камни мостовой, узорчатую кладку и другие светильники.

Хорошо натренированные стражники быстро прикрыли носы и рты платками, боясь надышаться чем-ни-будь ядовитым.

– Что здесь происходит, во имя Погибели…

В другой части пустынной площади тоже раздался бумажный шорох, только теперь он был громче и настойчивее. Еще три светильника покрылись белым порошком, растения внутри них задергались и замерцали, их бледная плоть начала вскипать и пениться.