– Ай, перестань! – кокетливо отмахнулась та. – Действительно, я должна тебе кое-что сообщить. Но вовсе не неприятное, как ты могла подумать?

Действительно, мысленно усмехнулась Арина, и как это я могла такое подумать?

– Ма-ам! Не тяни кота за хвост. Говори, что собиралась. Не могу же я тут до полуночи сидеть.

– Не так уж часто я твое время занимаю, – обиженно заявила Елизавета Владимировна. – Могла бы и посидеть. Тем более, такой повод…

– Какой повод, мам? – Арина устало подумала: а ведь то, что мамуля сообщит, еще и обсуждать придется… Улыбаться, изображать понимание, даже радость, боже упаси…

Елизавета Владимировна опять откашлялась и улыбнулась – столь же ослепительно, но как будто еще и отчасти… да нет, не может быть… просительно? Значит, она не совсем уверена в правильности решения, о котором намеревается сообщить?

Арина глядела сейчас на саму себя словно со стороны. Так бывало во время допросов: там улыбнуться, здесь сделать суровое лицо, здесь – сочувственное, а вот тут и кулаком по столу можно. Следователь – всегда немного актер. Без этого никак. И вот сейчас, точно как на допросе, можно выбрать: пойти следом за ситуацией, изобразив понимание и сочувствие или… или наоборот? Потому что понимание пониманием, но сама-то она, Арина, тоже имеет право на чувства, разве нет?

Возражать она, собственно, не собиралась. Но и радостно лыбиться на тему «с новым счастьем» – нет уж, дудки.

Кашлянув еще раз, мамуля начала свою речь. Тоном диктора Левитана, читающего правительственное сообщение:

– Мы с Игорем Константиновичем решили…

– Что?!! – Арина, чувствуя, как внутри вскипает яростная волна и почти с восторгом давая этой волне волю, вскочила. Зазвенела упавшая вилка. – Что ты такое…

– Но, девочка моя, – залепетала Елизавета Владимировна, – ты уже взрослая, ты понимаешь, в жизни всякое бывает… Мы с твоим папой сейчас уже не…

Но Арина уже вскочила. Главное услышано, а от подробностей – увольте. Зацепившаяся за джинсы салфетка, про которую она забыла, соскользнула на пол уже почти у самых ресторанных дверей. Красивых, деревянных, с полупрозрачными янтарными прожилками…

Что-то в этом было не так…

Ах да! Куртку из гардероба забрать… И – да, теперь бегом. Хотя вряд ли этот самый Гоша кинется ее преследовать. Тем более – мама.

Не то чтобы она помчалась прочь в самом деле бегом, но опомнилась кварталах в четырех от ресторана. Никто ее, конечно, не преследовал. Даже неотвеченных вызовов в телефоне не обнаружилось. Мама решила дать ей время привыкнуть к новостям? Или надеется, что Арина побежит докладывать о «новостях» отцу? Нетушки! Ничего она никому говорить не станет. И домой не поедет.

Черт! Возненавидеть, что ли, итальянскую кухню? Хотя ни пицца, ни оссо-чертово-букко, ни прочие лазаньи ни в чем не виноваты. Но ведь и Арина за свой, скажем так, всплеск эмоций тоже вины не чувствовала. Ай, ладно. Что теперь опилки пилить? Проявила свое отношение к ситуации? Молодец. Что теперь будет – время покажет. А пока оно покажет, надо бы понять, как жить-то теперь – в этих новых обстоятельствах? Вот прямо сию минуту – как?

Проще всего было позвонить Денису. Или даже просто к нему поехать – прямо так, без звонка. Он не станет лезть с назойливыми расспросами «почему у тебя глаза грустные», напоит душистым чаем, а то и чего покрепче плеснет, накормит (ох, нет, вот этого не надо!) и спать уложит. И будет тихо, спокойно, надежно… Безмятежно…

Нет.

Нипочему. Просто – нет. Нырнуть сейчас в защищенную безмятежность – значит, сделать вид: все в порядке. У вас своя жизнь, а у меня своя. Пусть вам там сто раз плохо и холодно, а мне тепло и прекрасно. Так по-маминому… Нет.

Может, вообще в следственный комитет вернуться? Или у оперов в дежурке пристроиться? Там вполне приличный диванчик… и, весьма вероятно, участливые расспросы… Нет, в своем кабинете лучше. Спать на сдвинутых стульях – не верх комфорта – но уж точно не смертельно.

Снился ей Игорь Константинович в алом, шелковом, абсолютно дамском халатике и мама – в ослепительно черном фраке и с таким же ослепительным цилиндром в руках. Из цилиндра ехидно торчали кроличьи уши и почему-то – березовый веник…

* * *

Смертоносная пуля из дела, названного Ариной «Выстрел на охоте», завалялась в ее сейфе с осени. Тогда, сразу после самоубийства Шубина, начальство еще не возражало против ее стремления перекопать старые дела – не найдется ли каких зацепок, чтобы объяснить возникновение шубинского списка. Дела, разумеется, вскоре пришлось вернуть в архив, вещдоки – в положенное им хранилище. Но… не все. А что такого? Она же не робот, может что-то и забыть, не заметить, в конце-то концов! Подумаешь – малюсенький пакетик! Завалился в угол сейфа, вот она и просмотрела! А что вдобавок выписок из сданных в архив папок понаделала и материалов накопировала – ну так старалась, что ж теперь, выбрасывать?

Никто, к счастью, Арину до сих пор ни в чем не обвинял – но она все равно мысленно сочиняла оправдания. Вдруг тот же Пахомов вот прямо сейчас призовет ее для доклада – а чем это ты, Вершина, занимаешься? Причем отнюдь не только в свободное от исполнения непосредственных обязанностей время. Ай-яй-яй! Тебе что, работы не хватает? Так это можно быстро исправить. К счастью, начальник, если и знал что-то – Арина в том почти не сомневалась, суровый ППШ, кажется, знал о делах в своем подразделении абсолютно все и, возможно, даже умел видеть сквозь стены – однако пока что смотрел на ее самодеятельность сквозь пальцы.

Самодеятельность… Эх, если бы действительно можно было обойтись исключительно собственными силами!

Вот лежат перед ней сразу две пули: одна в пакетике с этикеткой, другая – в криво вырезанном куске березового ствола. Да, не исключено, что никакого отношения к делу Любавина эта пуля не имеет, как-никак места охотничьи, и стреляют там много. Но про еще три «деревянных» пули егерь сказал, что они явно слишком свежие, а еще парочку, ткнув в них гигантской рукавицей, забраковал как «явное старье». А вот эта оказалась подходящей. Береза, кстати, была смешная: складки и трещины на стволе образовали угрюмую морду. Морду Арина сфотографировала – не столько в интересах следствия, сколько на память. Хотя и в интересах следствия тоже – мало ли, вдруг когда-то все-таки придется доказывать правомерность изъятия. И протокол изъятия оформила – егерь и Денис, с которым она гуляла по лесничеству, подписались как понятые – все честь по чести.

И что, признать, что добытая с такими ухищрениями деревяшка с металлической «начинкой» не имеет отношения к делу?

Нетушки. Эту линию надо отработать до конца. То есть – сравнить эти чертовы пули. Любавинского карабина у Арины, конечно, нет, тест отстреливать не из чего, зато есть копия экспертизы по смертельной пуле: слева она, справа контрольная, все аккуратненько совмещается, вуаля – идентификация. А у Сурьмина в компьютере наверняка и более подробные снимки сохранились, да скорее всего, и сами контрольные пули до сих пор в пулегильзотеке лежат. Вот только захочет ли он возиться?