— Эй, на палубе! Всем отставить! По одному фалу за раз! Выбирайте по очереди, заразы вы этакие! — Матросы тупо уставились на него, и капитан стал отстукивать время кулаком по поручням: — Выбирайте — раз! Выбирайте — два!

Чистая музыкальная нота подхватила ритм выкриков и превратилась в насмешливую легкую мелодию, которая то взлетала вверх, то опускалась. По палубе прокатился смех, и одна из женщин запела под музыку: «Рэнзо, Рубен Рэнзо!»

Мужчины хрипло, как вороны, подхватили песню, и она вдохнула в них живительную энергию. На палубе, похоже, сразу воцарился порядок, и мужчины налегли на фалы в такт повторявшимся строчкам.

Ты, похабник, больно верток —

Рэнзо! Рэнзо!

Получи-ка тридцать плеток,

Рэнзо, Рубен Рэнзо!

Чудо из чудес — запутанный клубок стал потихоньку распутываться, и мужчины смогли вскарабкаться по самодельной мачте и дальше — на реи, очень осторожно, поскольку ножного каната не было.

Я оглянулся в поисках источника музыки и с изумлением увидел Молл, появившуюся из своей каюты со скрипкой на плече, покачивавшейся с каждым резким движением смычка. Она ступила прямо в сплетение, перепрыгивая через препятствия и отбрасывая ногой концы канатов, не пропустив при этом ни одной ноты, и уселась на поручне, как на насесте. Когда матросы закончили выбирать, Молл плавно перешла к другой мелодии, странной и задумчивой, звучавшей в стиле времен Елизаветы, что, впрочем, было не так уж и странно, если разобраться. Мелодия была невероятно спокойная и красивая.

— Отличный маленький скрипач, правда? — мягко сказал Джип.

— Просто прекрасный — хотя я не знаток. Она когда-нибудь спит?

— Нечасто. Я видел раз или два. Но долго — никогда.

— А ты?

Джип негромко хмыкнул:

— Временами.

Буксир нетерпеливо завыл, по палубе поплыло облачко черного дыма из его трубы, вдохновив Пирса на новый поток ругани. С кормы пароходика к нашему носу был протянут трос, это было сделано быстро. Маленький буксир снова взревел и неуклюже пошел, вспенивая лопастями темную воду. Трос напрягся, натянулся. «Непокорная» под нами на мгновение угрожающе закачалась, а потом рванулась вперед в новом ритме, подпрыгивая и ныряя на волнах.

Я повернулся к Джипу:

— И это ты называешь рекой? Да тут единственная полоска земли видна! Она все же больше похожа на море.

— Конечно, в некотором смысле. — Голос Джипа звучал чуть рассеянно, глаза были прикованы к воде впереди. — Но это большая река, сильное течение несет громадное количество ила, и несет его к морю, чтобы там выбросить. Здесь дельта тянется на многие мили, а течение все время образует отмели. Мы уже идем по основному течению, я его пока не вижу, но оно тут — привет! — Казалось, по кораблю прошел легкий, почти неслышный гул. — Бэби немного подрос. Ладно, ничего, пусть отчистит нам медь. В этих местах осторожность не помешает.

И я понял с неожиданным возбуждением, что за то короткое время, что мы разговаривали, волны вокруг нас стали медлительными, более плоскими, словно сама вода как-то потяжелела, казалось, под нами распростерлась тень. Наконец они стали биться о какую-то скрытую твердь, и их голос превратился в спокойное шипение прибоя — близкого, слишком близкого, чтобы исходить от той далекой полоски земли. Медленно, почти робко по обе стороны в звездном свете поднялись бугристые силуэты, и очень скоро я увидел, что они покрыты чахлой травой и кустарником. Движение корабля менялось, становилось более ровным, глухой пульс прибоя был уже позади и замирал вдалеке. Казалось, что там, в черноте, за светом наших фонарей сама земля подалась нам навстречу.

Так все и шло час за часом. Тучи скрыли луну, а звездный свет освещал нам только смутные контуры берега, свет наших фонарей туда не достигал. Впереди нас полыхала за открытой дверцей топка буксира, сердитая путеводная звезда в черноте, сопровождаемая настойчивым, неумолимым пыхтением машины. Я попытался подремать — трудно сказать, лежа или сидя, — опершись на транец, но без соединенного эффекта от рома и крайней усталости неудобства палубы заставляли меня просыпаться через каждый час. Однажды что-то неприятно пропело мне в ухо, и я резко сел, озираясь по сторонам. Берега немного изменились, но нельзя утверждать, что к лучшему. Теперь там были деревья, странно скученные и росшие на топях, судя по тому, что доносилось до нас в теплом бризе — запахи и непрерывный хор чириканья, карканья и свиста. И москиты. Я прихлопнул одного и выругался, но Джипа, похоже, они нисколько не беспокоили.

Он в непринужденной позе устроился у руля. Я уже собирался что-то сказать, когда в ночи эхом отозвался звук — нечто среднее между гудением и кашляющим ревом, а за ним последовал тяжелый всплеск.

— Аллигатор, — заметил Джип, — наверное, что-то ему приснилось.

Я спрятал лицо в ладони, чтобы спасти веки от москитов, и снова погрузился в свои невеселые мысли.

Я хотел спросить, куда мы плывем, но был слишком измучен, чтобы об этом волноваться. Я помню, что еще два-три раза просыпался в смутной тревоге, но не помню, что именно меня будило. Последний раз я припомнил более отчетливо. В моей голове глухо стучали барабаны, в воздухе стоял запах озона, по стене взад-вперед скользили тени…

Внезапно, так, словно кто-то встряхнул меня, я проснулся, резко сев, весь в напряжении, тяжело дыша. Ничего не изменилось, насколько я мог видеть, и все же что-то было не так. Во-первых, воздух стал прохладнее, и запахи были другими. Луна теперь вышла, хотя стояла в небе очень низко и отбрасывала на палубу длинные тени. Джип по-прежнему стоял у руля, не двинувшись с места. Он кивнул, когда я с трудом заставил себя подняться, потянулся так, что мускулы затрещали, и мысленно пожалел, что съел все эти бобы. Я был не в том настроении, чтобы разговаривать, так что оперся на поручень и стал смотреть на реку. Странные деревья по-прежнему были там — какая-то разновидность кипарисов, подумал я, разглядев их более отчетливо, но они смешивались с другими видами по мере того, как берега становились все выше. И между ними, как мне показалось, я заметил теперь вспыхивавшие время от времени крошечные искорки — далекие огоньки. Сначала я решил, что всему виной мои глаза, пока в темноте не раздалось пение — стройный хор голосов, в основном женских. Напев был похож на какой-то блюз, медленный и скорбный, как мутная река.

Я как раз собирался сказать об этом Джипу, а заодно и спросить, куда мы направляемся, когда из теней в реке неподалеку от нас материализовался новый силуэт — высокий неуклюжий трехмачтовый корабль, больше даже, чем «Сарацин», медленно покачивавшийся на якоре в канале. Казалось, его огромный бушприт насмехался над нашей истерзанной оснасткой, когда мы проходили мимо. За ним были пришвартованы более мелкие суденышки и другие, величиной чуть больше каноэ, подтянутые к грязному берегу. Затем снова пошли деревья, но между ними все больше появлялось расчищенных просек, были там и здания, почти у самой воды, и снова голоса, на сей раз хриплые и пронзительные. Я взглянул на другой берег, но тот был погружен в непроницаемую темноту. Однако на реке лунный свет тускло освещал еще один большой корабль, стоявший на якоре, стройное длинное судно, похожее по форме на акулу и сидевшее в воде на удивление низко. Его плоские палубы были увенчаны темными закругленными выпуклостями, а их длинные хоботы были зачехлены непромокаемым брезентом; широкая приземистая дымовая труба поднималась между ними, лишь слегка превосходя их по высоте. Это, несомненно, был военный корабль, имеющий башенные орудия, гораздо более современные, чем наши пушки, заряжаемые с дула. За ним деревья исчезали, и на фоне неба вырисовывалась фаланга больших уродливых строений, то там, то здесь увенчанных тонкими фабричными трубами. Широкий мол далеко вдавался в реку, так далеко, что в конце его отмечали только слабые огоньки, а вдоль него располагалось буйство различных мачт, очень похожих на те, что я видел над крышами на Дунайской улице. Но среди них, выступая, как широкие столбовидные стволы южного леса, пара за парой стояли трубы. Украшенные фантастическими ренделями, звездами и даже коринфскими капителями, они венчали высокие корпуса судов, словно здесь собралось многочисленное плавучее потомство кораблестроительных заводов. Когда мы подошли ближе, я увидел огромные цилиндры на их корме. Я оперся на поручень и сжал голову руками.