Князь принял вызов современности, но на этом поприще его ждало фиаско. В 1574 году в Вильно на средства братьев Кузьмы и Луки Мамоничей бывший московский первопечатник Петр Мстиславец (соратник Ивана Федорова, также эмигрировавший в Литву) основал типографию, выпускавшую православную литературу. Курбский пытался завязать с ней связи, даже вступил с Кузьмой Мамоничем в переписку по богословским вопросам. Однако Мамонич отнесся к инициативам Курбского без энтузиазма. Для него куда более значимой оказалась затеянная в 1576 году имущественная тяжба с Петром Мстиславцем, которая и привела к закрытию православной типографии в Вильно вплоть до 1583 года.

Чувствовавший себя на переднем крае борьбы за Святую веру в Литве, Курбский предлагал публично зачитывать его послание Мамоничу всем «правоверным виленским мещанам». В письме князь выражал свое возмущение происками некоего иезуита, «который извергал многочисленные ядовитые слова на святую нашу и непорочную веру, обзывая нас схизматиками». Курбский обрушился с критикой на католиков: «...они сами явные схизматики, пьющие из источников, замутненных их папами». В послании Курбского описывались способы борьбы с иезуитскими кознями. Собственно, способов было два. Первый – уклоняться от диспутов, не ходить на иезуитские проповеди, «ибо, как сказал апостол, коварные беседы развращают добрые нравы». Второй – призвать на помощь Курбского с его переводами, «...а мы к вам поспешим с тремя достойными свидетелями: с Дионисием Ареопагитом, с Иоанном Златоустом и с Иоанном Дамаскиным»[127].

Диалога с православными панами у Курбского не получилось. Виленская православная община восприняла претензии выскочки-москаля безо всякого энтузиазма. Во втором послании к Мамоничу князь, переживая какие-то неизвестные нам конфликты, раздраженно замечает, что святые книги, которые он рекомендует для чтения, надо читать «в трезвости, оставив пьянство». Иначе иезуиты и еретики-протестанты могут ленивых разумом панов, лежащих в привычном опьянении, «...пожрать и растерзать»[128]. Князь вновь призывал читать его письмо вслух в лучших православных домах Вильно. Но понимания он не нашел.

Не менее показательна ссора Курбского с князем Константином Острожским, лидером православной «партии» в Литве. Курбский лично перевел беседу Иоанна Златоуста (о вере, надежде и любви на слова апостола Павла) для «Нового Маргарита» и отослал Острожскому. А тот, видимо, показал кому-то из духовных лиц. И они скептически отнеслись к труду Курбского, что, в общем-то, было немудрено: в 40 лет изучение языков дается с трудом, и переводы Курбского чаще всего представляли собой грубый подстрочник и явно нуждались в редактировании. Новоиспеченный переводчик обиделся и обрушился на критиканов с обвинениями, что невежественные варвары ничего не смыслят в выдающемся переводе великого текста, а вместо этого «отрыгают нечистые и скверные слова».

Особенно князя уязвил совет Острожского переводить Златоуста не на русский, а на польский язык. Курбский в полемическом запале называл этот язык варварским – «польской барбарией», с помощью которой совершенно невозможно точно передать текст Златоуста. Заканчивалось послание цитированием высказывания Дионисия Ареопагита, что не подобает метать бисер перед свиньями, и советом – раз Острожский настолько невежествен, что не смог оценить высокого подарка Курбского, пусть отдаст перевод в какую-нибудь православную церковь[129].

Судя по сохранившимся свидетельствам, нельзя назвать удачными и попытки участия Курбского и его сторонников в публичных дискуссиях по религиозным вопросам. Например, на диспуте в резиденции князей Корецких в начале 1575 года князю и его сторонникам даже не дали произнести заготовленные речи, а обвинили в болтовне, в намерении победить в споре за счет его затягивания. Курбский в написанном после дебатов письме раздраженно бросил оппоненту, Кодиану Чапличу: «Гарцуй, господин, по стремнинам, как хочешь!» – и обвинил литовских панов в отступничестве от веры отцов. Чаплич защищает Лютера, возмущался князь, а этот Лютер не более чем монах-расстрига, и все, чему он может нас научить, – «как позабавиться с женой»[130]. Однако эффект от размахивания кулаками после драки был нулевым... Курбского не слушали или слушали с недоверием, и с этим ничего не удавалось поделать.

Во второй половине 1570-х годов Курбский продолжал участвовать в полемике по церковным вопросам и занимался разоблачениями неправедных воззрений своих адресатов. Наиболее экзотичной здесь выглядит гневная отповедь, которую он в январе 1576 года дал пану Василию Древинскому в ответ на поздравление с новогодним праздником. Шляхтич был обвинен князем в язычестве. Курбский потребовал не отмечать Новый год, а соблюдать христианские праздники – Рождество и Богоявление[131].

Концом 1575-го – началом 1576 года датируется послание Курбского Троцкому каштеляну Остафию Воловичу, заметной фигуре в русско-литовских переговорах 1570-х годов. Волович отрекся от православия и принял кальвинизм. Князь пришел в благоговейный ужас от этого поступка, призвал Воловича к покаянию и угрожал карами Господними.

В конце концов активность Курбского в борьбе за православие принесла определенные плоды – он начал считаться авторитетом в данных вопросах. Если в начале 1570-х годов Константин Острожский сомневался в переводческих способностях князя, то в 1577 году он уже обращался к нему за консультацией. В Вильне вышло польское издание книги Петра Скарги «О единстве церкви Божьей под одним пастырем». По поручению киевского воеводы антитринитарий Мотовилло сочинил ответ Скарге. Но вышедшее из-под его пера сочинение не во всем соответствовало православным канонам. Заподозрив это, Острожский отправил его на прочтение Курбскому как «эксперту».

Князь не смог сразу откликнуться на обращение из-за болезни, но сочинил подробный ответ осенью – зимой того же года. Правда, для Острожского он оказался неожиданным и даже обидным. В послании Курбского Мотовилло именовался «сыном Дьявола», помощником и верным слугой Антихриста, «духовным бесом». За Острожским князь признавал статус «христианского начальника», но считал его впавшим в дерзость и глупость, раз он укрывает у себя в доме такого «ядовитого дракона», как Мотовилло, и еще дает ему столь ответственные поручения! Сочинение антитринитария Курбский назвал «навозом», «неизлечимой гангреной». Острожскому предлагалось вернуться в лоно веры предков и изгнать из своего дома нечестивцев[132]. Таким образом, попытка примирения Курбского и Острожского на ниве общей борьбы за чистоту православия не состоялась: подобными выпадами и обличениями Курбский не мог снискать себе много друзей.