В частности, производят его от «угла» Волги-реки, то есть излучины, где примостился город.

Самый старший памятник архитектуры здесь — двухэтажные княжеские палаты с тронной залой и изумительным наружным керамическим убором, настоящей «вышивкой по кирпичу». Здание известно под названием Палат царевича Димитрия, но построено столетием раньше, во второй половине XV века. В палатах развернута музейная экспозиция, на редкость интересная. Отведена музею и небольшая, нарядная церковь «Димитрия на крови», построенная, как гласит предание, на месте гибели царевича.

В Димитровской церкви и в кремлевском соборе Спас-Преображения доступны обозрению фресковые росписи. В соборе они исполнены артелью крепостных художников, которыми руководил живописец Тимофей Медведев, но относятся эти картины уже к XIX столетию. Димитровская церковь сохранила росписи XVIII века, посвященные истории гибели царевича.

Само же здание церковки «Димитрия на крови» — характерный образец именно московской архитектурной школы интересующего нас сейчас XVII века. В манере XVII века выдержана и превосходно формирующая ансамбль кремля шатровая колокольня, построенная, правда, в 1730 году, но сохранившая черты «нарышкинского стиля», свойственные концу XVII века…

Именно этот век подарил Угличу два его архитектурных шедевра. Первый из них виден с реки, из-за более поздних строений: это ансамбль бывшего Воскресенского монастыря, невдалеке от угличского гидроузла. Строения монастыря сильно обветшали, ждут реставрации, но смелость и красота замысла видны и сейчас. Причем лучше всего смотрится этот памятник не с воды, а с суши, с улицы, что ведет на плотину.

Как подойдешь по этой улице ближе к Воскресенскому монастырю, сразу берет тебя в плен сама композиция монастырских зданий. Тут применен излюбленный русскими зодчими принцип асимметрии, неожиданных сочетаний как будто совсем разных элементов. Но резких диссонансов нет, получается полный и звучный аккорд, потому что очень уж хорошо выбраны связующие звенья!

Главное связующее звено здесь — звонница. Она и служит для глаза архитектурным переходом от каменного Воскресенского собора к трапезной палате со Смоленской монастырской церковью. Получается редкостное сочетание поднятых в небо глав, куполов, крестов. Да и сама звонница на редкость величава со своими широкими проемами, открытыми волжскому ветру. Она похожа на ростовскую Успенскую звонницу, и не мудрено: Воскресенский монастырь в Угличе обстраивался одновременно с Ростовским кремлем и Борисоглебским монастырем под Ростовом — по заказу и под наблюдением энергичного митрополита Ионы Сысоевича.

Через дорогу от монастыря, выходя фасадом на небольшую, поросшую травой или ушедшую под сугробы площадку, стоит еще один храм XVII века. Церковь и шатровая колокольня издали будто сливаются с монастырем в один ансамбль. Храм этот, посвященный Рождеству Иоанна Предтечи, связан с темной трагедией в семье богатого угличского купца.

Малолетний сын купца, Ванюшка, был жестоко убит одним из приказчиков, затаившим злобу против хозяина. Событие, видимо, взволновало древних угличан не на шутку — о нем ходили сказания, пелись песни. Была даже попытка причислить Ванюшку к лику святых, однако церковные власти эту попытку пресекли, чтобы купеческий сын не «конкурировал» с сыном царским, убиенным здесь же Димитрием-царевичем. Но хотя угличанам и не удалось причислить Ванюшку к сонму местных угодников, все же ореол младенческого мученичества издавна окружал храм Рождества Иоанна Предтечи, построенный отцом убитого мальчика.

Возведение храма рядом со знаменитым Воскресенским монастырем могло быть поручено только мастерам строительного искусства. Они выполнили заказ превосходно, и небольшая церковь Рождества Иоанна Предтечи стала одним из выдающихся памятников XVII века.

Но главное архитектурное диво Углича с реки не увидишь вовсе. И помню, когда я впервые подошел к этому зданию, риск опоздать на пароход показался мне довольно маловажным обстоятельством. Возникло даже нечто вроде испуга: а ведь мог проехать мимо, так и не увидев этот памятник.

Вот что говорит о нем поэтесса Ольга Берггольц в своей лирической повести «Дневные звезды»:

«А из окна, за купами деревьев и кровлями, строго, печально и стройно возносясь в чуть голубевшее небо, виднелись три шатра Дивной — церкви Алексеевского монастыря, три с половиной столетия назад названной так народом за свою поистине дивную архитектуру».

Монастырь, основанный еще в XIV веке московским митрополитом Алексием, воспитателем и советчиком Димитрия Донского, был жестоко разрушен в годы польско-литовской интервенции. За стенами монастыря укрылись сотни угличан, оборонявшихся до последнего воина. «Кто твою, граде, погибель теплыми слезами не оплачет… кто не поболезнует сердцем!» — восклицает летописец, скорбя о погибших.

Трехшатровая церковь Дивная была построена через полтора десятилетия после этих кровавых и героических событий. Строители избрали древнерусский тип шатра для завершения здания, потому что именно в шатровой архитектуре воплотились для русского человека тех времен самые высокие идеалы красоты. Глядя на эти три шатра, вырастающие над скупым убором кокошников, невольно думаешь, какой жестокий урон нанес отечественному зодчеству Никонов строгий запрет: «А шатровые церкви отнюдь не строить!»

Да, эту церковь с тремя шатрами на высоком подклете сам народ окрестил Дивной. Глубоко задел сердца ее создателей образ северных елей, встающих над Волгой. Перенесенный в камень, он живет для нас в этом строгом, печальном и стройном творении зодчества. Описать его красоту словами невозможно, как невозможно передать словами музыкальную фразу, мелодию песни, рыдающий звук ростовского колокола Сысоя. У трех шатров Дивной свой язык, и счастлив тот, кто научится внимать их каменному глаголу!

Борисоглебские слободы

Книга эта, в сущности, развернутый путевой блокнот. Главное в ней — дорожные зарисовки, начатые очень давно. В ранней моей юности были, кроме дорог железных и речных, еще и многоверстные, летние и зимние, большаки и проселки, колеса, смазанные дегтем, постоялые дворы. Парные упряжки и даже знаменитые тройки еще не окончательно перекочевали тогда в сферу метафор и масленичных гуляний.

Но романтическая муза дальних странствий и поныне, без троек и ямщиков, жива в каждой русской дороге. Конечно, спугнуть эту капризную музу легче, чем приручить. Муза, например, благоволит ночным поездам и автобусам. Вступает она в свои права, когда замолкнут радиорупор или транзисторы и начнут всходить над дальними взгорьями лучи встречных фар и прожекторов. Их потом мгновенно берет темнота, и тогда лови опять ритм летящих деревьев за полосою асфальта или насыпи, приглядывайся мимоходом к огням чужого уюта.

Пассажир, глухой к шепотку музы, уткнется в журнал, карты, заведет пустой спор с соседкой или проспит, сделает, словом, все, чтобы не заметить дороги вовсе. А ведь есть и сейчас такие маршруты, какие надобно переживать всей душой, как лучшие спектакли и концерты. Таково, например, Ярославское шоссе со многими его ответвлениями.

Есть на этой дороге все: полифония пейзажа и архитектуры, красота и величие больших озер, холмы и