– Верно! – поддержали Полового несколько голосов.

Протоиерей покосился на Ефима, умолк.

– Старшины да наше полковое начальство нас в походе грабили, а Котляревский да его братия наших матерей да семьи притесняли! – выкрикнул кто-то.

– Полковник да вот отче, – Дикун кивнул в сторону Пузыревского и Порохни, – в смуте нас обвиняют…

Пузыревский встал.

– Не так вы поняли меня! – прохрипел он. – Я вел речь о том, что вам свои жалобы государю надлежит изложить. Он вас в обиду не даст и сам примерно накажет ваших обидчиков…

– Дозволь, пан полковник!

Толпа расступилась, пропустив старого, седого казака со слезящимися глазами и дряблым, изрезанным мелкой сеткой морщин лицом.

– Давай, давай, Калита! – дружелюбно зашумели черноморцы.

Опершись на сучковатую палку, старик изучающе всматривался в Пузыревского. Тот поежился под этим пронизывающим взглядом.

– Глянь, – старик указал на казацкий лагерь, – черноморцы поднялись. А отчего они взялись за оружие? Думаешь, от жиру? От жиру только собаки да паны бесятся…

– Крой, дед! – кричали казаки.

– Все вы одним миром мазаны, что наши старшины, что и ваши москальские паны! – Дед Калита кончил так же неожиданно, как и начал, отошел в сторону и тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб.

Шум стих. Снова заговорил Пузыревский. Правый глаз у него нервно подергивался, и казалось, полковник подмаргивает кому-то.

– Вот он, – Пузыревский указал на деда, – обвиняет всех, а, спрашивается, кто из вас жаловался батюшке-царю на своих обидчиков?

Казаки молчали. Пузыревский сам ответил на вопрос:

– Никто!

Молчавший до этого Шмалько положил руку на плечо Пузыревскому.

– Хватит нам, пан полковник, сказки казать, мы теперь своей головой подумаем. – И тут же, обращаясь к рядом стоящему казаку, приказал: – Выведи пана полковника с отцом святым отсюда.

Черноморцы расступились, пропустив Пузыревского и Порохню. Дождавшись их ухода, Дикун снова обратился к казакам:

– Так вот как, браты, предлагает нам полковник избрать послов в Петербург, к царю, чтобы они ему про обиды наши рассказали.

Кто-то нерешительно выкрикнул:

– Можно послать!

– Никуда! Не треба!

– Послать!

– К черту на рога!

– Послать! Попытать можно! – И толпа недружно подхватила: – Та послать! Хай будет так!

Некоторые переминались с ноги на ногу, другие невозмутимо попыхивали люльками.

– Дикуна послать! – начали выкрикивать черноморцы своих кандидатов.

– Шмалька! Осипа Шмалька!

– Чуприну!

– К черту твоего Чуприну! Собакаря и Полового лучше!

– Маковецкого!

– Не надо Маковецкого, – замотал головой Калита. – Он до чужих жинок охочий.

По кругу снова раскатился хохот.

– А ты, дед, давно таким постником стал? – спросил Ефим.

– Цыц, охальник! – замахнулся на него дед костылем. – Жеребцы бесстыжие.

Долго не стихал смех. Наконец снова стали выкрикивать:

– Швыдкого!

– Панасенко!

– Малова! Леонтия Малова! – закричало человека три, и тысячеголосая толпа дружно подхватила:

– Малова! Малова!

В это время Леонтий Малов возвращался из Кореновской.

Подъезжая к Екатеринодару, издали увидел волнующееся людское море и сердцем почуял недоброе.

Пустил коня в намет. Под копытами стлалась пыльная трава. С испугом выпорхнул и затрепетал в воздухе жаворонок.

Вот и лагерь. Шумит, волнуется круг. Малов осадил коня, соскочил с него и, расталкивая казаков, пробился в середину.

– Зачем круг созывали? – взволнованно спросил он у Дикуна.

Тот коротко рассказал о предложении Пузыревского.

– Что вы ему ответили?

– Та решили послать. Уже и депутатов выбрали. Всего пятнадцать человек. Ты, я…

Леонтий побледнел, шагнул к Дикуну, задыхаясь, спросил:

– И ты, ты согласился?

Стоявшие поблизости замолкли. Постепенно весь круг затих. Все не отводили глаз от Дикуна и Малова. Федор пожал плечами:

– Попробуем. Спрос не ударит в нос. Выслухаем еще, что нам царь скажет… – И глядя на гневное лицо Леонтия, удивился. – А ты это чего зажурился? Пока мы не вернемся, казаки по куреням не разойдутся…

Неожиданно Малов повернулся к нему спиной, выкрикнул:

– Что ж это?! Други мои верные! – И вновь к Дикуну: – Что ты делаешь, Федор? Продадут нас паны, продадут! Не вернуться нам из Петербурга, ни одному не вернуться! Там на всех хватит темниц… И петли на всех найдутся… Добрые, крепкие петли… – Он решительно вскинул голову. – Уйду я от вас… И буду биться с панами! – он окинул взглядом помрачневших казаков: – Кто со мной?

Митрий шагнул к нему.

– Бери меня!

– И я с вами! – раздался голос откуда-то из задних рядов, Леонтий глянул поверх голов. К нему протискивался Андрей Коваль.

«Значит, не один! Нашлись друзья». И теперь уже спокойнее, но с болью проговорил:

– Прощевай, Федор, и вы, други! Не гадал, что опутают вас, как паук муху.

Малов прошел меж расступившихся казаков. И никто не пытался остановить его.

Вот Леонтий ухватил коня за повод, вот легко перекинул сильное тело через луку седла и, уже трогая коня, крикнул:

– Эх вы, дети малые! Не сносить вам голов!

И потянулись вслед за Маловым сначала те, кто пришел с ним на Кубань из Закавказья, а потом черноморцы. Несколько сотен увел он с собой.

И долго еще видели, как на запад, к низовьям Кубань-реки, удалялись те, кто не поверил словам полковника Пузыревского.

В большой бревенчатой избе, за сосновым столом чинно уселись черноморцы.

Молодая крестьянка ухватом вытащила из печи чугун со щами, поставила на стол. У печки под потолком в деревянной зыбке лежало дитя.

Достав деревянные ложки, казаки, не торопясь, соблюдая очередь, принялись за долгожданный ужин.

– А где ж хозяин твой? – прожевывая, спросил Ефим.

Скрестив красные, грубые руки, крестьянка ответила:

– Оброк барину повез, третью неделю… Все ждем… Мы, чай, крепостные…

Поев, казаки вышли из-за стола и, перекрестившись на иконы, тут же, на полу, улеглись спать. Вскоре раздался храп. Только Федору не спалось. Он ворочался с боку на бок и, наконец, не выдержав, встал, сел к столу. Луна тускло освещала прокопченные стены избы. Блики ее купались в жбане с водой. По стене спустился таракан, деловито пробежал по столу, остановился и, поводив усами, направился к подоконнику. Заплакал ребенок, хозяйка слезла с печи, нагнулась над зыбкой.