– Книга, Порфирий Рудольфович, она женского рода, – глядя куда-то поверх Черного и продолжая лучезарно улыбаться, вдохновенно произнес Романов, – а читатель – мужского, независимо от пола, ибо постигает текст посредством логического, то есть мужского начала. Процесс чтения же – не что иное, как соитие, которое ведет либо к взаимному удовлетворению страсти, либо к взаимному разочарованию, либо к иным известным вам из жизненного опыта результатам.

Так вот оно что, вот почему Романов столь охотно его принял! Обыкновенное землетрясение в мозгах, случающееся с русскими регулярно и без всякого повода, а в данном случае еще и дерьмовая погода поспособствовала. Пришли в движение глубинные пласты загадочной русской души, на поверхности образовались трещины, в которые хлынула ее расплавленная сущность: черная достоевщина (каламбур, надо же!), стремление к самообману и главное богатство национальных подчерепных недр – неукротимая тяга к словоблудию.

Черный кивнул, делая вид, что воспринимает слова Романова всерьез.

– Нечто похожее утверждает Джонатан Каллер: текст – это девственница, hymen, а чтение – women, то есть особа во всеоружии сексуальной виртуозности. Я же полагаю, что не существует текста, в смысле «текста вообще», равно как и «читателя вообще», тем более не существует «чтения вообще», и уже полная бессмыслица – искать у этих несуществующих субстанций половые признаки.

Романов скользнул по нему взглядом, не задержался, снова отвел его куда-то вверх и погрозил пальцем. Как в зеркало смотрит! Видит только свое отражение.

– Я чувствую, куда вы клоните. Ох… Скажете, что не существует ни начала, ни конца, и вообще ничего не существует. А если существует, то где? Спросите, кресло, на котором вы сидите, где существует? – Он мягко склонил голову набок. – У вас под задницей, Порфирий Рудольфович! Знаете, за кем всегда последнее слово в подобных дискуссиях?! За тем, кто может проделать над оппонентом разнообразные опыты. Например, переместить вас в несуществующем кресле в несуществующую Москву-реку. Ох… Вот и вся дискуссия. – Он сделал легкий победный жест рукой. – Так с кем вы согласны, Порфирий Рудольфович, со мной или с господином Черным?

– Мы еще не выслушали мнение господина Черного.

Осторожней, мать твою, Порфирий! А то и вправду прикажет окунуть, с него станется.

– Так с кем вы согласны, – повторил Романов, – со мной или с господином Черным?!

– Но ведь Черный с вами согласен, Витольд Осипович!

Романов перестал улыбаться и уставился прямо в глаза, как будто хотел загипнотизировать и проглотить. От его взгляда заныло в висках и захотелось выпить. Потом вспомнился такой же взгляд Симпсона, и выпить захотелось еще сильнее.

– Хотите саке, Порфирий Рудольфович? – спросил хозяин, скривив губы.

– Но откуда…

– Я все знаю в этой стране!!! – Романов подался вперед, потрясая в воздухе сжатым до окостенения кулаком. Голос его почти захлебнулся. – Про всех!!!

Черный почувствовал, что едкий соленый пот затекает под веки, но он не в силах даже моргнуть, и если Романов через секунду не отведет глаз, а через две не подадут выпить, то с ним случится припадок.

– Саке Порфирию Рудольфовичу! – торжественно произнес Романов, прочитав его мысли, и расслабленно отвалился в кресле.

Саке было приготовлено неправильно, но Черный выпил с удовольствием, а на лице изобразил полнейший восторг. Романов благодушно выслушал его лесть про «божественный напиток» и про «тонкого ценителя», дал выговориться, не перебивая, и, только когда он иссяк, скромно спросил:

– Так с чего вы начинаете работу над новой книгой, Порфирий Рудольфович?

Черный, наступая на горло собственной песне, ответил, аккуратно подбирая слова:

– Я в этом смысле неоригинален – беседую со знающими людьми, и не только вначале. А, например, один мой коллега, известный в Москве клипмейкер, – доверительно улыбнулся, только не переиграть бы, – хотя, между нами говоря, он изрядно туповат и страдает синдромом чистого листа, вот он начинает писать так: «Первая строчка уже написана. Вторая строчка уже написана. Я уже давно пишу…»

Романов поощрительно покачал головой:

– Ох…

– А с точки зрения чисто технической существуют два конструктивных подхода. Либо вы составляете список, озаглавливаете его «Не забыть!» и по мере работы вычеркиваете пункты, вошедшие в текст. В таком случае придется писать последовательно, главу за главой и постоянно работать над сюжетом. Либо вы составляете поэпизодный план: заранее расписываете все коллизии, мотивировки поступков персонажей, определяете временные рамки, тогда можно начинать с какого угодно места.

– А-а, чертеж жизни… для начала эскиз. Ну что же, это верно.

– Простите за профессиональное любопытство, Витольд Осипович, – спросил Черный елейным голосом, несомненно приятным уху Романова, – о чем будет ваша книга?

Сам себе он был отвратителен до тошноты. Чтобы побороть спазмы, налил еще саке и проглотил залпом, как микстуру.

– Это пока еще так зыбко… Ох… Романтический период, все кажется настолько интересным, постоянно тянет забавно писать ни о чем. Но я слишком ценю свое время. – Романов закатил глаза. – Это будет нечто сродни катренам Нострадамуса. Не на двести лет вперед, нет! Так далеко я не заглядываю в будущее. Я хочу записать то, что вижу, сделать научное прорицание. Развитие событий многовариантно, в духе современной квантовой физики… Многомировая концепция, слыхали? Результат опыта не определен, каждый из возможных вариантов реализуется в одном из постоянно расходящихся миров. Вопрос, в какой из них попадет наблюдатель. Россия сдает экзамен, или ее оставляют на второй год.

– Витольд Осипович! – Черный решился.

Если упустить момент, на Романова накатит очередная философская волна и может уже не схлынуть, тогда он слова не позволит вставить.

– Надеюсь, вы не сочтете меня сплетником. Обращаюсь к вам, как писатель к писателю, меня интересует один деликатный вопрос: истинные отношения между Митиной и неким Кулиничем. Кроме вас, никто не способен на него ответить. У меня, понимаете, издательство… сроки поджимают, а я маюсь с последней главой, ненатурально получается. Сухо и нежизненно, знаете ли.

– А вы, – Романов игриво погрозил пальцем, – ох… Вы пройдоха, Порфирий Рудольфович! Митина… Митина – удивительная женщина! Она – черная вдова, вам стоит остерегаться ее, а не Сережу. Сережа – с головой погряз в деньгах. Это ее вина. Она заставила его осознать свой талант, из-за нее он сел, из-за нее он возвысился, из-за нее он и погибнет когда-нибудь. Она тоже считает себя финансовым гением. Но ее гений в другом, бизнес не сильнейшая ее сторона. – Романов снова уперся в него взглядом удава, отчего у Черного на лбу моментально выступил пот. – Если бы вы знали, как она меня замучила своими ГКО! Играется… Составляет протекции – помогает выбивать долги из российского правительства. Ей это льстит. А кто в Центробанке и Минфине станет с ней разговаривать без моей протекции?! Ох… – Романов сделал долгую паузу и вдруг оживился: неожиданная идея взыграла у него в голове. – Послушайте, Порфирий Рудольфович! Бросайте вы, к чертовой бабушке, Чеботарева! Степе нужен имиджмейкер, как коню фрак. Сережа – совсем другое дело, он человек новой формации, ему необходимо основательно поправить репутацию. Он вырос из своих воровских штанишек. С его тягой к общественной деятельности давно пора в политику, а он стесняется, прячется по темным углам. Масонство это, ох… Совершенно не его стиль! Вы должны им заняться.