«Думай обо мне, Жек, думай об Йелли…»

Он собрал всю свою волю, всю свою энергию, чтобы преодолеть растущее оцепенение и призвать антру.

*

Перед неподвижно растянувшимся на пурпурной траве телом скопились — несмотря на поздний час — множество зевак. Хохлатый павлин легонько поклевывал безжизненное лицо, словно пытался вытащить лежавшего из летаргии. На первый взгляд казалось, что этот паритоль (судя по невоспитанности его манер) улегся тут спать, но желтовато-зеленый цвет его лица, темное пятно на рукаве куртки и неестественно медленное дыхание указывали на то, что скорее всего он пал жертвой криогенизатора. Пальцы одной руки сжались на рукояти волнобоя, а другой — сомкнулись вокруг небольшого предмета, проглядывавшего полированной белой поверхностью меж большим и указательным пальцами.

Пятерка спутников начала склоняться к горизонту, и ласковые «поцелуи любви» кориолисовых ветров сменились порывами сухого холодного ветра, предвещавшими первый рассвет. Любопытные — отслужившие на сегодня императорские слуги, венисийские буржуа, слонявшиеся вокруг императорского дворца в тщетной надежде быть приглашенными ко двору, и праздношатающиеся «совы» молча смотрели на тело. Они раздумывали, как это бессознательный крио мог очутиться в самом центре парка. Волнобой был тоже загадкой, потому что ствол все еще курился, и этим доказывал, что только что побывал в деле. Но замороженному палить из оружия так же непросто, как небогатому венисийцу — попасть к императорскому двору. Они переглядывались, и каждый надеялся обнаружить проблеск понимания во взглядах окружающих. Правом брать на себя инициативу из них не обладал никто, и ситуация вроде этой повергала их в пучину растерянности. Оглашать свои впечатления вслух они тоже не решались — слишком боялись, что голоса выдадут, как убога их автопсихозащита и, соответственно, как худородно происхождение. Лучшим решением, наверное, было бы известить междупол — несколько полицейских патрулировали вход во дворец, — но зеваки не решались даже просто развернуться и раствориться в безымянности ночи.

Из нерешительности их вывел очень кстати прозвучавший ломкий голосок:

— Дайте дорогу!

И они расступились, поскольку уж от этого-то действия ждать печальных последствий не приходилось. Между ними пробрался парнишка лет двенадцати (от десяти до пятнадцати — кто их разберет, паритолей), отпихнул павлина ногой и склонился над окаменевшим телом. Мальчик носил такие же сероватые куртку и облеган, что и замороженный (причем покрой одежды и качество ткани выдавали, что вещицы пролежали пару сотен лет), в дополнение их сходства он размахивал таким же дымящимся волнобоем. Он какое-то время тряс за плечи своего криогенизованного товарища, но не добился никакой реакции.

— Бесполезно, — объявил какой-то буржуа в роскошной муаровой накидке, которой не удавалось скрыть его тучности. — Единственный способ вернуть его к жизни — это ввести ему реанимационные препараты вместе с его генетическим кодом. Вам нужно срочно доставить его в одну из лечебниц Венисии. Хотите, чтобы я вам вызвал таксишар?

Мальчик обернулся и посмотрел на него измученным, полным слез взором. Чужаки ничего не понимали в ментальном контроле, их можно было читать по глазам, как открытую голокнигу. Довольный собой буржуа подавил торжествующую улыбку: ни один эмоциональный всплеск не отразился на его спокойном, нейтральном, ровном голосе.

— Учитывая, что его оружие все еще дымится, я сомневаюсь, чтобы его криогенизировали более трех часов назад, — вмешался мужчина, белое лицо которого, обрамленное тремя локонами, резко выделялось в темноте. — Поэтому ему не нужен генетический код для пробуждения, достаточно препаратов реанимации.

Ребенок встал, подошел к нему и так напряженно на него уставился, что тот отступил на шаг. Было что-то устрашающее в силе, исходящей от этого взгляда.

— Вы уверены?

— Абсолютно, и не нужно так прожигать меня глазами, мой юный друг, — запротестовал мужчина. — Да вы даже зачатков контроля эмоций не получили? А что вы делаете посередь ночи с волнобоем в руке? Вы, значит, вор? Или один из этих революционеров, которые заявляются с далеких планет, чтобы устраивать беспорядки на Сиракузе?

Ребенок продолжал свирепо всматриваться в него, ничего, однако, не отвечая.

— Возможно, с полицейским или скаитом-чтецом вы будете разговорчивее, — продолжал мужчина.

Зрители поспешили выразить одобрение земляку — кто еле заметно шевельнул подбородком, а кто чуть подмигнул. Чужаки внушали им не только презрение или насмешку, но и недоверие, опиравшееся на столетия веры в собственное превосходство. У этих двоих, молодого человека и ребенка, появившихся из ночи и вооруженных как вульгарная солдатня, наверняка была нечиста совесть, и здравый смысл требовал без промедления сдать их на попечение сил правопорядка. Программы стирания, которые на ежемесячных службах в храмах внедряли в них скаиты, инстинктивно отождествляли полицию с ценностями социального порядка и с нравственностью.

— Пойдемте, мой мальчик. И не беспокойтесь о своем друге — о нем позаботится междупол.

Зеваки, крепкие своим числом и превосходством, дарованным от рождения, ожидали, что ребенок послушается мужчину беспрекословно, но он отреагировал совершенно неположенным образом — вскинул на них свой волнобой и большим пальцем спустил предохранитель. Они даже рта открыть в знак протеста не успели. Лучевая волна мертвенно-белой вспышкой вонзилась в ночь и разметала драгоценный камень аллеи.

— Убирайтесь! — завопил мальчишка.

Любопытствующие внезапно и думать забыли о ментальном контроле, отбросили всякую самоуверенность и рассыпались, словно стая павлинов в ночи. У некоторых, однако, хватило духа направиться к императорскому дворцу с намерением рассказать о своих злоключениях дежурным полицейским.

Когда Жеку удалось унять нервную дрожь, он сунул руку под облеган Шари, уже холодного и жесткого, как глыба льда. Прикосновение напомнило ему о мерзлой коже Сан-Франциско и Робина де Фарта, лежащих на снегу в цирке Плача на Жер-Залеме. Он изо всех сил пытался перевернуть тело махди, и ему потребовалась добрая четверть часа, чтобы найти и извлечь коробку со шприцами. Встревоженный надвигающимся топотом, он поднял голову и увидел четко различимые силуэты, которые бегом приближались к нему.