но старик, опустившись на корточки, удержал его голову.

— Мы взяли в том месте хорошую добычу, однако вместе с тем многих оставили на пути, что туда, что обратно. И смерти эти были столь ужасны, что мой друг и господин решил сберечь меня. Он лично врезал в мое тело Слезу неба из числа взятых в том храме.

Он осекся, понимая, что сболтнул лишнего и уставился на Миху. Миха пожал плечами. Храм? Пусть себе. Шаманам вот храмы вовсе не нужны.

— Это была чистая Слеза, полная первозданной силы. Она многажды спасала меня. И барона.

— Но не мальчишку.

— У барона девять сыновей.

То есть, если один вдруг домой не вернется, папочка сильно не расстроится. С другой стороны, мага он ведь послал. И выкуп.

— Будьте любезны, возьмите его за ноги, — попросил старик, и Миха подчинился. Дрожь, сотрясавшая мальчишку, усилилась, перерождаясь в конвульсии.

— На самом деле барон не жесток. И любит своих детей. Но в тот день, когда вернулись мы в Паллес, нас ждало письмо. Случилась беда. Мор прошел по землям баронства, забрав многих людей. И он был столь велик, что даже маги не сразу сумели справиться с ним. Ушли и отец, и старшие братья, мать, сестры. А еще многие вассалы и просто люди. Богатый некогда край превратился в пустыню. Барону многое пришлось сделать, дабы вернуть жизнь на эти земли.

И военная добыча пошла на восстановление сельского хозяйства.

Что ж, вполне себе вариант.

— Он не помрет? — уточнил Миха, когда изо рта мальчишки пошла пена. Старик ловко перевернул голову на бок.

— Благороднорожденный Джеррайя является признанным наследником. И единственным сыном первой жены моего господина, — пену он смахнул ладонью. — Она же, будучи дочерью рода весьма славного и богатого…

За что, вероятно, и была выбрана. А то сельское хозяйство, оно такое, не одну добычу сожрать способно.

— Весьма надеется, что именно Джеррайя унаследует фьеф.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Затем, что, несмотря на прожитые годы, я еще не утратил самого желания жить. И весьма хотел бы вернуться домой. И мне кажется, что с вашей помощью у меня получится. Не только у меня.

— Тебе он не нравится, — счел нужным упомянуть Миха.

Мальчишку опять вывернуло, но не пеной, а желудочным соком и желчью. Запах был характерный.

— К сожалению, брагороднорожденная госпожа Бригитта чересчур уж долго внушала сыну мысли о его избранности. Господин Джеррайя силен и ловок, однако ума ему не достает.

— Выпорю, — просипел упомянутый господин Джеррайя.

— Сначала доживи, — старик разжал руки и забрал стекляшку, которая помутнела. — Твое тело избавилось от заразы, что вызывало лихорадку. Однако для этого потребовались силы.

— Матушка… запорет!

Пацаненок попытался встать, но легкий — сугубо в педагогических целях — подзатыльник опрокинул его на траву.

— И тебя, — просипел он, закрывая глаза.

Но вот бледность ушла и жара Миха не ощущал. Стало быть, жить будет.

— Все-таки раздень его, — велел он старику. — И сам тоже. Сейчас день. Тепло.

А мокрая одежда это самое тепло из тела вытягивает.

— Господин?

— Еда понадобится. Отойду. Вернусь. Костер, — Миха задумался. Костер нужен. И чтобы согреться, и чтобы эту самую еду приготовить. Что-то сомнительно, что они согласятся жрать сырое мясо. Нет, через пару дней-то согласятся. Голод, он такой. Но лучше до такого не доводить.

— Я сумею разложить костер, который не увидят, — старик потер руки. — Идите, господин. Я пригляжу за порядком.

Глава 25

В пыточной пахло железом и болью. Едким потом. Кровью. Дерьмом. Запахи эти прочно въелись в камень, но, казалось, ничуть не беспокоили Верховного. Устроившись в кресле, он спокойно разглядывал человека, растянутого на дыбе.

— Доброго дня, — почти нормальным голосом произнес Ирграм.

Верховный за прошедшие дни слегка похудел, но вместе с тем из облика его исчезла некая обреченность, заставлявшая думать, что осталось этому человеку не так и много.

— Доброго дня, господин маг, — Верховный улыбнулся и даже поднялся.

И одежда другая.

Теплая. Вон, и плащ, мехом подбитый, набросил. А то и вправду, зябковато здесь, несмотря на очаг и жаровни, на которых наливался белым цветом инструмент.

— Мне показалось, что вам будет интересно услышать. А заодно, помнится, вы говорили, что ваши методы дознания отличны от наших. Что они более совершенны.

Ирграм поклонился снова, давя облегченный выдох.

Дознание.

Конечно.

И его просят помочь. Дышать как-то легче стало.

— Я с радостью продемонстрирую все, что знаю, — он облизал пересохшие губы. — Но мне понадобится мой инструмент. Если будет кого послать, я напишу записку.

Верховный кивнул.

А человек, что до того висел спокойно, так, как живые не висят, задергался и заорал.

— Я рассказал все! Я…

— Заткни его пока, — Верховный поморщился.

Ирграм же с трудом остался на месте, когда мимо метнулась тень. Палач? Поговаривали, что дикари умели разделать человека на части так, что он долго еще оставался живым.

С другой стороны, разве не то же происходит в лаборатории?

Мысль была неправильной. И Ирграм затолкал её подальше.

— Кто это?

— Это? Это отец той безумной девушки, которая принесла проклятье. Он утверждает, что не учил этому дочь. Что он лишь надеялся, что Император обратит свой взор на неё.

— Вы верите?

— Не знаю. На дыбе сложно лгать. Если палач умел. Мой говорит, что он не лжет.

— И вы хотите проверить?

Верховный склонил голову.

Ждать пришлось недолго. Через четверть часа — чудовищно длинную четверть часа — принесли кофр с инструментом. Смешать зелье забвения недолго.

Пара капель лотосового молочка. Вытяжка из молок черной рыбы. Печень енота. Настой белокоренника. И драгоценная краска из морских раковин, которая размешивается туго, словно нехотя.

— Снимите его, — попросил Ирграм. — Посадите куда-нибудь или положите. На ровную поверхность, чтобы он не испытывал неудобства. Настолько, насколько это возможно.

Как ни странно, но подчинились.

В пыточной появился стол, судя по виду, весьма старый и часто используемый. Человека разместили на нем, прихватив руки ремнями.

— И кожа. Нужна чистая кожа.

Ведро воды и пара тряпок. А ведь он не так и пострадал. Кости пока целые. Суставы при должном лечении восстановятся. На коже пара порезов, эти и вовсе затянутся, стоит дать телу покой.

Ирграм отмечал их механически, пока наносил рисунок.

Две линии на лбу.

Переносица.

Веки.

— Закрой глаза, — сказал он человеку, который все никак не желал улечься. — Если краска попадет на них, ты ослепнешь.

Пленный подчинился.

Руны писались ровно, выходили аккуратными, как никогда прежде.

Теперь курильница.

И колпак, чтобы дым выходил лишь через узкое отверстие. Железный рожок, который Ирграм попытался вставить в рот, но