У Аденауэра, казалось, не было никаких причин быть недовольным сменой кабинета или личностью нового канцлера. В конце концов у руля оказался лидер его партии, сторонник сильной руки, как и он сам. Увы, отношения между обоими политиками к тому времени уже были слегка подпорчены. В 1929 году кёльнский бургомистр пригласил своего партийного босса посетить город. Брюнинг ответил отказом, причем не в слишком вежливой форме. Аденауэр был глубоко уязвлен.

После того, как Брюнинг стал канцлером, их отношения еще более охладели. Повод был, вообще говоря, пустяковый, речь шла всего лишь об обыденных церковных делах. Скорее это был даже и не повод, а симптом — симптом глубокого недоверия Брюнинга к Аденауэру и наоборот. О чем шла речь? Аденауэр хотел, чтобы новым настоятелем Кёльнского собора стал лидер правого крыла партии Центра Людвиг Каас. Желание это выглядело на первый взгляд довольно странным: у Кааса действительно был сан священника, но он давно ушел в политику (насколько это ему позволяло увлечение коллекционированием; в поисках предметов древнего искусства он часто и подолгу находился в отъезде). Даже внешне это была личность далеко не импозантная: невысокого роста, с неизменным котелком и тощим личиком за толстыми линзами очков он напоминал владельца второразрядного ломбарда. Вместе с тем это был прожженный политикан, который сумел в конце концов занять высший пост в партийной иерархии, — в сочетании с руководящей ролью в духовной иерархии Трирского диоцеза это было кое-что. С точки зрения Аденауэра, к этим достоинствам добавлялись еще два: Каас был рейнландцем, и он был в фаворе у Ватикана, там хорошо запомнили его громогласное одобрение в 1929 году конкордата между папой Пием XI и Муссолини. Побудительные мотивы, которыми руководствовался Аденауэр, проталкивая кандидатуру Кааса, таким образом, очевидны. Столь же очевидны были мотивы, побудившие Брюнинга выступить против. Сам родом из силезского Бреслау, он считал, что коалиция Аденауэр — Каас означает новый заговор рейнских сепаратистов против рейха, может представлять угрозу его собственному положению в партии и, следовательно, обоих его конкурентов следует поприжать. Адэнауэровская кампания в пользу Кааса, длившаяся с ноября 1929 года по апрель 1930-го, кончилась ничем.

В контексте этого конфликта понятна крайне холодная реакция канцлера на адресованное ему 9 июля 1930 года личное послание кёльнского бургомистра, в котором тот живописал бедственное положение городской казны. Если правительства рейха и Пруссии не окажут экстренной помощи, возникнут «самые серьезные беспорядки». Страх перед революционными потрясениями с 1918 года не переставая преследовал Аденауэра.

Брюнинг не разделял этих страхов. Более того, он считал, что если кёльнцы испытывают трудности, то они виноваты в этом сами. Его политика была проста до прямолинейности: оздоровление финансов рейха путем строжайшей экономии. Месяц назад он представил в рейхстаг экономическую программу, которая предусматривала повышение налогов и сокращение социальных расходов. «Он хочет удержать валютный курс, отшвырнув прочь вожжи политики», — ядовито заметил по этому поводу Аденауэр, очевидно, запамятовав, что и сам недавно пытался поправить кёльнский бюджет аналогичным образом.

Депутаты рейхстага отвергли большую часть пунктов программы Брюнинга. Тот решил прибегнуть к своим чрезвычайным полномочиям. Рейхстаг принял в ответ резолюцию, отменяющую действие брюнинговских декретов. Брюнингу оставалось только распустить рейхстаг и назначить выборы. Они должны были состояться 14 сентября 1930 года, это была самая поздняя дата в рамках того предусмотренного конституцией периода, когда правительство могло управлять без парламента.

Выборы стали поворотным пунктом в истории Веймарской республики. Сам Брюнинг писал, что они стали «плебисцитом по вопросу о чрезвычайных декретах и одновременно битвой между неразумным парламентаризмом и здравым демократизмом». В результате проигравшей стороной оказались и парламентаризм, и демократия как таковые. Неожиданную победу одержала нацистская партия (или, если употреблять ее официальное наименование, «Национал-социалистская немецкая рабочая партия» — НСДАП). Из 35 миллионов принявших участие в голосовании, что составляло 82% всего электората, за нацистов проголосовали 6,4 миллиона, избирателей. Их фракция в рейхстаге выросла с 28 до 107 депутатов. В день открытия сессии нового рейхстага они устроили настоящее представление, явившись на заседание все как один в коричневых рубашках. На улицах Берлина в этот день толпы штурмовиков громили еврейские лавки, а сборище на Потсдамер-платц шумно скандировало: «Германия, пробудись», «Еврей, удавись!», «Хейль-хейль!» Очевидцу все это напомнило канун ноябрьской революции: «Те же толпы, те же типы, как будто из цицероновского описания заговора Каталины».

Впервые наш герой столкнулся с нацизмом как мощной политической силой. Его реакция была, как ни странно, довольно спокойной. Через три дня после того, как были объявлены результаты голосования, он писал Хейнеману: «Я не думаю, что итог наших выборов так уж плох, как это видится со стороны. Во многих отношениях это не так». Верно: в Кёльне Центр удержал свои позиции, а процент голосов, полученных нацистами, оказался ниже, чем средний по Германии. И все же по сравнению с местными выборами, состоявшимися в ноябре 1929 года, он вырос почти в четыре раза — с 4,6 до 17,6.

Прирост никак не мог быть назван незначительным. В чем же были причины оптимизма Аденауэра? Очевидно, его порадовало, что нацисты обогнали коммунистов — пусть немного, всего на полпроцента (те получили 17% голосов кёльнских избирателей), но все же… Аденауэр явно рассматривал коммунистов в качестве главной угрозы и ради ее нейтрализации был готов на сотрудничество с нацистами. Он никак не мог понять, что нацисты не собираются придерживаться каких-либо правил традиционной политической игры.

Он скоро почувствовал это на себе. Местная газета нацистов «Вестдейчер беобахтер» («Западногерманский наблюдатель») развернула против него бешеную кампанию черной пропаганды. Темы ее напрашивались сами собой: непомерно высокое жалованье и представительские расходы бургомистра, отпуска в Швейцарии, его самореклама и, конечно, прошлые грехи по части поддержки рейнского сепаратизма. Но главное — его связь с кёльнской еврейской общиной. В Кёльне она составляла значительную часть экономической, культурной и академической элиты города, и бургомистр, естественно, всячески ее поддерживал. Он вступил, кстати, по совету Людвига Кааса в общество «За Палестину», которое помогало немецким евреям, желавшим вернуться на «землю обетованную». Этого было достаточно, чтобы получить от нацистских пропагандистов характеристику «грязного жида».

На всю эту грязь — так же как и на атаки со стороны коммунистов, менее неприличного свойства, надо сказать, — Аденауэр отвечал ледяным молчанием. Он их как бы не замечал, руководствуясь той посылкой, что не стоит обращать внимания на демагогов, влияние которых непременно сойдет на нет, коль скоро экономика войдет в нормальное русло. Вопрос был в том, как направить ее в это русло. В правящей элите страны и в его собственной партии единства но этому вопросу не было. Брюнинг твердо продолжал курс на сокращение социальных расходов. Другие, в их числе Аденауэр и ставший его союзником бывший канцлер Лютер, выдвигали широкую программу общественных работ, которая должна была смягчить безработицу.