Но приезжал Быстров редко. Его начальник, Михаил Николаевич Тухачевский, то оказывался в фаворе у Сталина, то попадал в опалу. Иван ничего не рассказывал о служебных своих обстоятельствах, но Аркадия, видя, что происходит в стране, с каждым годом тревожилась все сильнее и сильнее. Аресты шли за арестами, люди бесследно исчезали, нередко вместе с семьями, и серый густой страх, как жесткое колючее одеяло, накрывал всех.

Аркадия сжимала подаренный дедом браслет и молча, без слов молилась, не зная – кому: за детей, за всех своих близких и покой своего дома. Но главное – за мужа. Потом она не раз думала: что его уберегло – браслет или ее «молитвы»? Потому что спасение Ивана можно было объяснить только вмешательством высших сил. Когда «брали» руководителей, ближайших их подчиненных и соратников гребли частым гребнем. А когда в тридцать седьмом схватили, стремительно осудили «за шпионаж, измену Родине и подготовку террористических актов» и тут же расстреляли только что переведенного в командующего войсками Приволжского округа Тухачевского (не обошлось, ох, не обошлось тут без почти всесильного Ворошилова), Быстрова, одного из ближайших его помощников, почему-то не тронули. Потому ли, что не сочли его достаточно значимой фигурой, или потому, что незадолго до ареста Тухачевского Ивана перевели в другой округ – трудно сказать. Но так или иначе, а репрессии его миновали. Напротив. Ему даже предоставили внеочередной отпуск: за блестящие успехи вверенного подразделения на учебных стрельбах.

Поэтому Иван оказался дома, когда грянула беда. Грянула, откуда не ждали.

По-юношески бескомпромиссный, мечтавший хоть что-то сделать ради торжества мировой справедливости, Аркаша собрался с приятелями «воевать за Испанию». Мальчишки – во все времена мальчишки, их хлебом не корми, только пусти кого-нибудь спасать и совершать подвиги. Но до подвигов не дошло. Героическое путешествие завершилось на станции Москва-Сортировочная. Шныряя между вагонами, команда «юных друзей испанских республиканцев» безуспешно искала какой-нибудь танковый или зенитный эшелон, в котором можно было бы, спрятавшись, добраться до испанского «фронта», когда один из стоявших на станции товарняков неожиданно тронулся. Двое «вояк» отделались ссадинами и ушибами, один сломал ногу, а Аркадий погиб на месте.

Анна, рвавшаяся на «испанский фронт» вместе с братом, рыдала не переставая: «Почему, почему я не полезла под этот вагон вместе с ним? Как я без него буду? Уж лучше бы сразу оба!» Старший Привалов почти не выходил из своего кабинета. Иван метался между обезумевшей дочерью и постаревшей на двадцать лет Аркадией. Матвеевы, само собой, помогали, как могли, но чем тут поможешь?

Отплакав на похоронах правнука, слегла Зинаида Модестовна. Слегла – а однажды утром просто не проснулась. Похоронили ее на Рогожском кладбище, среди суровых старообрядческих надгробий с пугающе простыми крестами.

– Ну вот, значит, и мне пора, – неожиданно спокойно сказал не проронивший над могилой жены ни слезинки Аркадий Владимирович. – Думал, до девяноста доскрипим, но, видно, небеса по-другому рассудили.

Вручил внучке знаменитую Тетрадь и долго сидел с ней в кабинете, «передавая бразды правления»: рассказал в подробностях историю семьи, объяснил все о тайной «сокровищнице» и строго-настрого наказал заботиться о Матвеевых «наравне с Приваловыми», особо подчеркнув, что в «сокровищах» есть их законная доля. Рассказывая, дед кашлял, отводил глаза, ежеминутно хватался за стакан с остывшим чаем и тут же ставил его на тумбочку. Все это было совсем на него не похоже. Объяснения – странные, путаные – тоже совсем не походили на всегдашнюю его манеру изъясняться, четкую и внятную: а, б, в, и так хоть до «я», если бы требовалось. Но Аркадия поняла. И приняла. Раз дед так говорит, значит, так тому и быть.

Умер он так же тихо, как и опередившая его всего на несколько месяцев Зинаида Модестовна, и похоронили его рядом с женой, вскрыв свежую еще, хотя и успевшую промерзнуть могилу.

Сильно сдавший Солнцев, да и то сказать, шестой десяток лихой матрос отсчитывал, стоял над могилой, сгорбившись, и, когда пришло время говорить памятные слова, долго откашливался и, как показалось Аркадии, смахивал слезы.

Анна впала после смерти брата в беспросветное отчаяние и никак не могла смириться с потерей – точно ей самой отрезали половину сердца. Разве можно жить с половинкой сердца? Вранье, что время лечит: боль не стихает ни через неделю, ни через месяц, ни через три. На похоронах прадеда Анна хмурилась и все время оглядывалась направо, как будто надеясь, что тот, кто стоял там всю ее жизнь, опять каким-то чудом возникнет из небытия.

Но за поминальным столом вдруг наклонилась к Аркадии и очень серьезно сказала:

– Я теперь точно знаю, они не уходят совсем. Я не хотела замуж, но теперь понимаю – надо. Выйду замуж, рожу мальчика и назову Аркадием. И они вернутся. Оба. Понимаешь?

Аркадия едва сдержалась, чтоб не разрыдаться.

А в сорок первом Анна родила не мальчика.

Появилась девочка. Аркадия. Аркадия Вторая….

* * *

Осознав значение браслета, Глеб кинулся названивать Даше. Черт побери, ведь если его «старуха-молодуха» не врет и не путает, в случае форс-мажора – например, возвращения цацки на прилавок – все «сокровища» отойдут ее фонду, а значит, окажутся в его, Глеба, прямой досягаемости. Но на работе Даша не появлялась – якобы по причине подготовки к сессии, а на самом деле – черт этих девок поймет. Может, и впрямь – сессия, а может…

Глеб звонил и звонил, но – тщетно. Либо механический голос на двух языках сообщал, что «телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети», либо номер был занят. Не то ему катастрофически не везет, не то тупая овца посеяла телефон. Ну или в сортире утопила.

Всего отвратительнее была мысль, что, может быть, Дашенька от него скрывается. Записала его номер в черный список – и привет, ищи ветра в поле! Классическое «динамо». Да нет, не может быть! Такая милая, нежная девочка, такая уступчивая, такая послушная, не капризная совсем, Глеб так рассчитывал, что она станет достойным украшением его новой жизни. Нет, не может быть. Она и слова-то такого не знает – «динамо»…

Ладно, успокаивал он себя, может, у нее просто телефон украли. Тоже дура, выходит, конечно, но зато хоть не он дурак.

Он даже дозвонился ей в общагу. Какая-то безмозглая шамкающая бабулька-вахтерша пробурчала что-то вроде «да ой, да нет никого, да и не будет, сессия ж у них, и нечего названивать, учатся деточки, некогда им по телефонам балаболить».

Нет, говорите, никого? Ну что же. Если гора не идет к Магомету – то пусть она идет к такой-то матери.

Ладно, вправить девчонке мозги он еще успеет. Главное – вернуть браслет. Не факт, что она носит его каждый день. Вполне может прятать где-то дома. Ну если эту ободранную общагу можно назвать домом.

Наврав что-то двум клубным вышибалам про услугу приятелю, Глеб отправил их обыскать комнату «проклятой девки». Мог бы, кстати, и не врать – ребята были тупы до изумления, так что им было плевать, что за девка да кому она насолила или у кого чего-то сперла. В их мозгах такие сложности просто не помещались. Собственно, там вообще не помещалось ничего, кроме самых доступных вещей: адрес, найти, вещь выглядит так-то.