Вокруг лагеря враг дотла сжег больше двадцати сел и угнал всех жителей, чтобы лишить отряд материальной базы и связи с населением. Но ближе, чем на восемь — десять километров, к лагерю гитлеровцы пока не подходили. Они подтягивали силы, готовясь к решительному наступлению.

Подвижность отряда ограничивали раненые, ожидавшие эвакуации на самолетах. Кроме того, в сожженных и разоренных деревнях партизаны подобрали девять сирот, из которых самому старшему шел одиннадцатый год.

Всех тревожила судьба отряда, судьба раненых товарищей и детей.

— Ну как, товарищ комиссар, — поинтересовался пожилой партизан, обращаясь к Добрынину, — прилетит сегодня самолет или нет?

— Сегодня не прилетит — завтра поздно будет, — тревожно сказал кто-то. — Мы сами, как на пятачке, торчать будем, да и полянки все фашист займет. Он тоже не дурак, соображает.

— А что нам полянки! — возразил Снежко. — Мы позавчера с майором за реку переправлялись и там подобрали посадочную площадку. Глядеть любо! Ни деревца, ни кусточка на три километра. Рузметов тоже ходил с нами. Туда уже и хворосту натаскали для костров.

— Это все ладно, — заметил пожилой партизан, — а как же больных и детвору туда перетаскивать?

— Эх-ма, горе какое! — усмехнулся дед Макуха. — А для чего же шесть плотов здоровенных связали? Тут все, брат, распланировано.

— Так как же, товарищ комиссар, прилетит или нет? — повторил пожилой партизан.

— Надеемся, что прилетит, — ответил Добрынин, — а окончательно узнаем в два часа дня. Должны уведомить.

Подошел дежурный по лагерю и объявил, что комиссара и Снежко просят идти на заседание.

В девять утра небритый, с осунувшимся лицом, но, как всегда, оживленный и бодрый, Пушкарев открыл заседание бюро окружкома. Слушался доклад командира отряда Зарубина.

— Мы блокированы, — сказал Зарубин. — Отрезаны с трех сторон фашистами, а с четвертой — рекой. За реку пути нет. Там нас, как цыплят, выловят. Противник сужает петлю, но не идет на нас. По данным нашей разведки, оккупанты уверены, что мы форсируем реку и будем искать спасения на той стороне. По этим же данным, к ним должна подойти для подкрепления венгерская воинская часть. Ждать нам нечего. Давайте советоваться и принимать решение.

Первым взял слово секретарь парторганизации отряда — командир взвода Бойко. Он считал, что о выходе за реку не может быть и речи, и предложил прорвать блокаду двумя группами. Одна из них должна атаковать врага, двигаясь по северной просеке, другая — по западной. После прорыва обе группы должны собраться в условленном месте.

— Это волку в пасть, — бросил реплику начальник заготовительной команды Спивак.

— А что ты предлагаешь? — спросил его Пушкарев.

— Я так смотрю, — поднявшись с места, начал Спивак, — что ничего мы тут особенного не придумаем…

— А ты за всех не думай! — перебил его Пушкарев. Спивак, на обязанности которого лежала заготовка для отряда продовольствия, слыл человеком нехрабрым и на заготовительной работе держался только потому, что умел в любых условиях, каким-то ему одному ведомым способом, доставлять в лагерь муку, картофель и другие продукты. Последнее время стали поговаривать, что Спивак, вместо того чтобы нападать на склады и обозы противника, собирал продовольствие у мирных жителей. Рузметов и Костров уже договорились после прорыва блокады тщательно проверить деятельность заготовительной команды.

Реплика Пушкарева смутила Спивака, но он тотчас оправился и высказал свою точку зрения. Он считал, что большими группами, а тем более, всем отрядом, не пробиться. Поэтому надо выходить в разных местах, мелкими группками, по три — пять человек.

— И с поднятыми руками и с листовками, которые только что разбросали немцы, — зло бросил Рузметов.

— Шутки тут неуместны, — обидчиво огрызнулся Спивак.

— А коль неуместны, так чего же ты шутишь? — рассмеялся Селифонов.

Спивак покраснел и уселся на место.

Горячие споры затянулись на два часа. Коммунисты понимали, что решается вопрос жизни и смерти отряда, и сознавали, какая огромная ответственность лежит сейчас на них.

Мнения разделились: одни предлагали пробиваться просеками, разбившись на две группы, другие — идти на прорыв всем отрядом.

Последним выступил капитан Костров.

— Выход через просеки исключается, — сказал он уверенно. — Противник и сам не пользуется просеками, потому что сделал их непроходимыми. Вот карта.

Он раскрыл карту и прикрепил ее на стене так, чтобы видно было всем.

— Смотрите! Вот минные поля на сотни метров, вот волчьи ямы, здесь колючая проволока, а это дзоты. Идти просеками — самоубийство.

Решили прорываться завтра ночью всем отрядом по фронту в триста — четыреста метров на самом густом участке леса. Идти строго на запад. На дневку собраться у озера, в восемнадцати километрах от лагеря. С наступлением ночи двигаться к запасному лагерю.

Командование отряда давно держало наготове запасный лагерь. Там были готовы землянки, шалаши, сараи, построенные еще саперами армейских частей.

— А тебе, товарищ Рузметов, — сказал Зарубин, — придется с группой подрывников, не ожидая никого, идти вперед. Надо проверить, может быть, немцы заминировали территорию запасного лагеря. Говорят, что они туда пробирались.

— Едва ли, — усомнился Добрынин, — место там уж больно глухое.

— Все равно надо проверить, — поддержал Зарубина Пушкарев.

— Я не возражаю. Мне не верится только, чтобы туда фашисты нос сунули.

Вторым в повестке дня стоял вопрос о связи с соседними партизанскими отрядами. Всем было известно, что поблизости действуют другие партизаны. Подтверждали это жители деревень, подтверждали и сводки Совинформбюро.

Прошлой осенью партизаны отдельного взвода, возвращаясь с разведки, подобрали и доставили в свое расположение подорвавшегося на мине парня. У него начиналась гангрена. Он бредил. Надо было спасать человеку жизнь, хотя партизаны и не знали, кто он такой: свой или предатель. На счастье, в это время во взвод пришел фельдшер отряда. Фельдшер серьезных операций никогда не делал, но раздумывать не приходилось. Он оперировал умирающего и спас его. Единственным инструментом, которым располагал фельдшер, была пила-ножовка, и ею он произвел операцию. Парень долго боролся со смертью, но все же одолел ее. Придя в себя, он сказал, что является партизаном отряда, действующего в шестидесяти километрах отсюда. Ему дали карту, и он показал, где расположен их отряд, Когда он оправился от операции, его доставили в лагерь к Зарубину.

А в феврале, когда стихли бураны, Зарубин отобрал двух боевых ребят, знающих местность, снабдил их всем необходимым, поставил на лыжи и проводил в дорогу. Им поручили найти отряд, в котором служил подорвавшийся на мине паренек, связаться с командованием, договориться о связи и как можно скорее, не задерживаясь, вернуться домой.