Журналист успел продиктовать профессору свой телефон, но он сомневался, что филолог позвонит ему.

Скорее всего тот со свойственной ученым людям рассеянностью забудет номер. Или с присущей ученым житейской неуверенностью в себе побоится звонить Диме.

Или – побоится звонить из поместья. А оттуда, из владений Полы, филолога, похоже, никуда не выпускают.

Ограждают его от внешнего мира.

Такси довезло Диму в район лодочных станций – там был припаркован его "Форд".

Водитель с удовольствием взял тридцать долларов.

Это были последние наличные деньги Полуянова.

После всех приключений и трат – аренды телефона, машины, лодки – у Димы кончились редакционные командировочные. Теперь придется пустить в ход свои, отложенные на отпуск. Снимать их с кредитной карточки.

"Будем считать, что отпуск у меня – сейчас, – постарался утешить себя Полуянов. – А что, настоящие каникулы. Провожу время в морских прогулках, ночных купаниях и сексуальных приключениях. Плюс имеет место экстремальный туризм – походы по чужим поместьям".

Дима вспомнил нацеленное на него ружье Пьера и задним числом похолодел. "А ведь он мог меня и замочить. Грохнул бы в башку – и мне кранты. И ничего б ему не было. Я ведь забрался тайком в чужие владения.

Нарушил священное американское право на частную собственность".

Так развлекал себя Дима, сидя за рулем "Форда". Радио в машине тихонько, в режиме нон-стоп, играло старый добрый рок: "Дип Пепл", "Нирвану", "Роллингов".

Довольно быстро, по ночному времени, он выбрался на федеральное шоссе Ай-файф. Оно тянулось вдоль всего Тихоокеанского побережья Америки с севера на юг. Где-то там, южнее города, находился Димин мотельчик.

"И Пола, сучка, мне не звонит, – подумалось Диме. – И, наверное, не позвонит никогда".

Он развил разрешенную скорость – пятьдесят пять миль в час – и включил "круиз-контроль". Теперь можно вообще не думать о дороге.

"Эта Пола оказалась американкой до мозга костей.

Не случайно у них есть выражение, для нас немыслимое.

She fucked me. Она меня трахнула. Вот и Пола – взяла меня и трахнула. Использовала. Russian lover, sex machine…

Я, sex machine, и отдолбил мадам Шеви – в ее наголо бритую, немолодую уже пипиську. А она насладилась свежим мясом. А потом выкинула меня. Как использованный клинекс".

Дима понимал, что его унизили. И едва ли не впервые в жизни его унизила женщина. И чуть ли не впервые ему хотелось отомстить ей. Отомстить женщине.

Дима подумал о наших русских бабах – заботливых и покорных. (Феминистки и редакторы дамских журналов – не в счет.) Чуть не впервые подумал об абстрактной русской женщине с ностальгией. Полюбишь ее – она тебя и покормит, и обстирает, и в рот заглядывать будет, над твоими дурацкими анекдотами смеяться.

Ему вспомнилась Надя – красивая, но не умеющая подчеркнуть свою красоту, блеснуть ею. Стройная – но прячущая изумительное тело под дешевыми одежками с рынка. Умная – но никогда не выставляющая ум напоказ. И впервые Дима подумал о Наде с тоскою, почти с любовью.

Москва

То же самое время

Утро у Нади началось со скандала.

Едва открылась библиотека, в зал всемирной истории позвонила Нинка, сидевшая на впуске читателей. Попросила немедленно спуститься вниз.

– Но я в зале одна! – попыталась отбиться Митрофанова.

– Тут директор… – приглушенным шепотом произнесла коллега.

Пришлось запирать зал (то-то читатели взбесятся!) и мчаться на первый этаж. "Где, интересно, Дарья Михайловна?" – раздраженно подумала Надя, колотя каблучками по мраморным ступеням.

Виновницей утренних неприятностей оказалась доцентша Крючкова.

На вахте происходила настоящая склока – почти как на рынке. Над Нинкой, выдававшей контрольные листки, нависала Крючкова. Ее поддерживал под локоток, что-то нашептывая в ухо, сам директор. Рядом растерянно топтался охранник. За спиной доцентши волновалась очередь задержанных читателей.

Надино сердце ухнуло, затрепетало.

"Ну почему мне так не везет!"

Крючкова меж тем подняла глаза, увидела Надю и триумфально провозгласила:

– Она! Она меня знает!

– Подойдите сюда… Надежда.., э… – немедленно приказал директор.

– Можно просто Надежда, – поспешно пролепетала Надя.

Она терялась в догадках, но по гневным глазам директора поняла: происходит что-то совсем нехорошее.

– Вы ее знаете? – строго спросил директор, указывая на Крючкову.

– Да-а, – промямлила Надя. Она едва сдержалась, чтоб не прибавить: "Еще б ее не знать – все цветы у нас общипала!"

– Я пишу в вашей библиотеке уже вторую диссертацию! – выкрикнула доцентша. – И имею, кажется, право на некоторые льготы!

– А правила у нас едины для всех, – упрямо покачал головой директор.

– Но даже митрополит против! – привела последний аргумент доцентша.

Очередь студентов за ее спиной активно хихикала.

– Кто-нибудь объяснит, что случилось? – спросила Надя. – Мне вообще-то работать надо.

Но на Митрофанову никто больше не обращал внимания Директор, глядя мимо нее, обратился к Крючковой:

– Вам, в виде исключения, выпишут новый билет. Но больше, пожалуйста, так не поступайте. Иначе мы будем вынуждены с вами расстаться. Без права восстановления в библиотеке, понимаете?

Крючкова забухтела под нос, что она все равно будет поступать так, как угодно всевышнему, тем более что сам митрополит тоже не одобряет. Надя хлопала глазами, ей будто снился какой-то дурацкий, фантасмагорический сон.

– Как хотите, – холодно сказал директор и отправился прочь.

Крючкова продолжала ворчать, но с поражением, кажется, смирилась. Поковыляла к окошку регистрации.

Нинка, атакованная ворчливыми читателями, немедленно вернулась к работе. И только охранник сжалился над Надей, прошептал-объяснил:

– Ввели новые читательские билеты, со штрих-кодами, знаешь? А эта курица срезала штрих-код со своего билета. Говорит, грешно нумеровать людей… Апокалипсис и все такое. А мы ее тормознули. А она – орать. Вот, доигралась – директора пришлось вызывать.

Надя вздохнула: разве Крючковой что-нибудь нормальное в голову придет? Только и горазда – цветы ощипывать.

Она поспешно вернулась в зал. Ей повезло – начальницы до сих пор не было и в дверь никто не ломился.

А профессора, запертые в зале, самоуправства библиотекаря даже не заметили, так и сидят, все в своих талмудах.