— Нет. — Тетя подняла руку. Она домиком сложила пальцы перед ртом, растянула губы в тонкой улыбке. — Твоя мать покрыла позором имя семьи. Оскорбила всех, кто живет в этом доме. Мы не говорим здесь о ней. Никогда. Это первое и самое важное условие твоего проживания в Чёренгорб-мэнор. Ты поняла?

Элиза прикусила губу.

— Ты поняла?

В голосе тети появилась неожиданная дрожь.

Элиза слабо кивнула, больше от удивления, чем соглашаясь.

— Твой дядя — джентльмен. Он понимает свой долг.

Глаза тети указали в сторону портрета у двери. Мужчина средних лет с рыжеватыми волосами и лисьим выражением лица. Но кроме рыжих волос, он ничем не напоминал мать Элизы.

— Ты должна всегда помнить, как тебе повезло. Если будешь очень стараться, возможно, когда-нибудь оправдаешь великодушие твоего дяди.

— Да, миледи, — произнесла Элиза, вспомнив, что сказал мистер Томас.

Тетя повернулась и потянула за небольшой рычаг на стене.

Элиза сглотнула и осмелилась заговорить.

— Простите, миледи, — тихо сказала она. — Я увижу своего дядю?

Тетя выгнула левую бровь. Тонкие складки на мгновение появились на ее лбу и тут же разгладились, отчего он вновь стал походить на алебастр.

— Мой муж в Шотландии, фотографирует Бречинский собор. — Она подошла ближе, и Элиза ощутила напряжение, исходящее от ее тела. — Он предложил тебе приют. Но твой дядя занятой и важный человек, у него нет времени на детские глупости. — Она сжала губы так плотно, что на мгновение они побелели. — Ты должна держаться от него подальше. Достаточно того, что он пустил тебя сюда, не ищи большего. Ты поняла? — Губы дрожали. — Ты поняла?

Элиза быстро кивнула.

К счастью, дверь снова распахнулась, за ней стоял мистер Томас.

— Вы звонили, миледи?

Тетя все еще не сводила глаз с Элизы.

— Ребенка надо помыть.

— Да, миледи, миссис Хопкинс уже принесла воды.

Тетя поежилась.

— Пусть положит в нее немного карболки. Чего-нибудь посильнее. Чтобы смыть лондонскую сажу. — Она заговорила чуть слышно. — Жаль, нельзя смыть и все остальное, чем она, боюсь, запятнана.

Все еще красная после мытья, Элиза проследовала в другой коридор за мерцающим фонарем миссис Хопкинс. Они шли по холодному лестничному пролету с деревянными ступеньками. Давно умершие люди косились на них из тяжелых позолоченных рам, и Элиза подумала, до чего, должно быть, жутко, когда рисуют твой портрет. Долго неподвижно сидишь, чтобы часть тебя навек осталась на холсте и в одиночестве висела в темном коридоре.

Лицо на последней картине было ей знакомо. Она замедлила шаг. Человек на портрете отличался от того, который висел в комнате внизу: здесь он был моложе, полнее, и лис, который со временем прогрызет путь на поверхность, пока что прятался. На этой картине, в лице изображенного молодого человека, Элиза увидела свою мать.

— Это твой дядя, — сообщила миссис Хопкинс, не оборачиваясь. — Довольно скоро ты увидишь его во плоти.

Слово «плоть» заставило Элизу яснее увидеть чешуйки розовой и бежевой краски, которые цеплялись за портрет в бороздках последних штрихов художника. Она поежилась, вспоминая бледные, влажные пальцы мистера Мэнселла.

Миссис Хопкинс остановилась перед дверью в тусклом конце коридора, и Элиза поспешила за ней, продолжая прижимать одежду Сэмми к груди. Экономка вытащила большой ключ из кармана на платье, вставила его в замок, затем толкнула дверь и вошла, высоко подняв фонарь.

В комнате было темно, фонарь бросал через порог лишь самый тусклый свет. В центре Элиза различила кровать из блестящего черного дерева, от нее четыре столбика, как казалось, с резными фигурами, поднимались к потолку.

На прикроватном столике стоял поднос с куском хлеба и миской супа, пар от которой уже не шел. Мяса не было видно, но беднякам привередничать нечего, как говорила мать. Элиза набросилась на миску и выхлебала суп так быстро, что на нее напала икота. Она обтерла миску хлебом, чтобы не упустить ни капли.

Миссис Хопкинс, весьма пораженная происходящим, не проронила ни слова. Она чопорно поставила фонарь на деревянную тумбу в изножье кровати и откинула тяжелое одеяло.

— Давай забирайся. Я не могу ждать всю ночь.

Элиза повиновалась. Простыни под ногами, чувствительными после старательной мойки, были холодными и влажными.

Мисс Хопкинс взяла фонарь, и Элиза услышала, как дверь за ней закрылась. Она осталась одна во мраке комнаты. Усталые старые кости дома скрипели под блестящим облачением.

В темноте девочка слышала звук, подобный низкому, далекому рокоту. Постоянный, неизменно угрожающий и никогда — достаточно близкий, чтобы разгадать его.

Затем снова хлынул дождь, обильно и резко. Элиза поежилась, когда вспышка молнии расколола небо на две зазубренные половины и залила мир светом. За такими светлыми мгновениями обязательно следовал раскат грома, от которого большой дом содрогался. Девочка изучала комнату по одной стене за вспышку, пытаясь различить, что ее окружает.

Вспышка… Раскат… Темный деревянный шкаф у постели.

Вспышка… Раскат… Камин у дальней стены.

Вспышка… Раскат… Старинное кресло-качалка у окна.

Вспышка… Раскат… Подоконник.

На цыпочках Элиза прошла по холодному полу. Ветер просачивался сквозь трещины в дереве и дул по ногам. Она взобралась на подоконник, который был вделан в угол, и выглянула на темную улицу. Разгневанные облака окутали луну, и сад был укрыт плащом тревожной ночи. Иглы дождя вонзались в мокрую землю.

Еще одна вспышка молнии, и комната вновь осветилась. Когда свет поблек, Элиза на мгновение разглядела свое отражение в окне. Свое лицо, лицо Сэмми.

Элиза протянула руку, но образ уже исчез, она лишь провела пальцами по ледяному стеклу. В этот миг она сильнее всего сознавала, что привычный дом очень далеко.

Девочка вернулась в кровать и скользнула меж холодных, влажных, незнакомых простыней. Она положила голову на рубашку Сэмми, закрыла глаза и ступила на хрупкую грань сна.

Внезапно Элиза резко села.

Ее желудок сжался, а сердце забилось быстрее.

Мамина брошь. Как она могла забыть? Из-за спешки, из-за суматохи она оставила ее! Высоко в тайнике, в трубе, в доме мистера и миссис Суинделл ее ждало мамино сокровище.

Корнуолл, Англия, 2005 год

Кассандра бросила чайный пакетик в чашку и включила чайник. Пока тот пыхтел, она выглянула в окно. Ее номер с окнами на море располагался в глубине отеля «Чёренгорб», и, хотя было темно, Кассандра еще могла различить часть задних садов. Подстриженная лужайка в форме фасолины бежала под наклоном от террасы к ряду высоких деревьев, синих в серебристом свете луны. Кассандра знала, что за ними начинается утес. Эти деревья — последняя линия обороны на данном участке земли.