Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это крематорий? – спросила игриво у шестидесятипятилетнего любителя карточной игры, отозвавшегося на ее голос с того конца провода. – Из центра управления полетами беспокоят. Вы приготовили нашему председателю топливо? – И резко меняя тон: – Слушай, фрайер, я завтра в пять зайду, приготовь должок Графу, понял?
– Все понял, завтра в пять жду, – послышалось из трубки раздосадованное.
После школы Хмельникова забежала домой, быстренько сделала уроки по математике и физике, заказала по телефону такси и поехала к Оползню должок выколачивать. Старик встретил юную гостью доброжелательной улыбкой, провел на кухню, предложил коньяку.
– Подавись им, – грубо отвергла спиртное Хмельникова. – Монету гони!
Ей трудно описать все, что произошло в дальнейшие несколько минут. Оползень сорвался. Пытался изнасиловать ее. Изорвал на ней одежду, поцарапал грудь. Но Хмельникова не из робкого десятка: вывернувшись, она схватила со стола кухонный нож, ударила Оползня в живот. Тот мешком повалился на пол. А гостья дрожащими пальцами набрала по телефону «скорую».
Итог этому – четыре года лишения свободы. Два из них Хмельникова провела в Томской ВТК. Причины перевода стали ясны, когда Дина Владимировна зачитала вслух характеристику из прежней колонии, которая была аккуратно подшита в сопроводительных документах; «Вспыльчива, жестока, замкнута, злопамятная, агрессивная. За попытки физической расправы над осужденными и грубые нарушения режима наказывалась 18 раз...»
В нашей колонии Хмельникова «проявила» себя в первые минуты после прибытия. Только привезли Оксану с этапа, водитель, помогая выбраться из машины, по ее словам, больно сжал локоть. Так она кинулась на него как кошка.
– Всю жизнь дергаться будешь! – свистящим шепотом предупредила.
Дежурный помощник начальника колонии долго убеждала Хмельникову: никто тебе здесь не трогал и трогать не будет, по иным законам живем.
День прошел нормально. А потом воспитатель карантина Людмила Викторовна Хаджикова в числе других осужденных попросила и новенькую помочь разгрузить продукты, всего несколько ящиков. Хмельникова посмотрела на нее презрительно:
– Ты, женщина! Тебе надо, ты и разгружай!
– Ладно, – не стала настаивать Хаджикова, – отдыхай.
И в тот же день – еще одно столкновение. Контролер объявила Хмельниковой о ее очереди мыть полы в камере и в коридоре. Та попыталась переложить это на сокамерницу.
– Иди ты, Капралова, мне нельзя.
– Еще чего! – услышала дерзкое в ответ.
Лицо Хмельниковой наливалось кровью.
– В лоб дам – побежишь!
Капралова бежать не хотела, и Хмельникова тут же исполнила угрозу. Получив сокрушительный удар кулаком в переносицу, сокамерница не удержалась на ногах, отлетела к кровати, ударилась головой об стену. Контролер прибежала:
– Ты и здесь буянишь?
– Это не я, – расплылась в улыбке Хмельникова.
Вот такая в колонии новенькая. Ведет себя похлеще Цирульниковой и Гуковой вместе взятых. Впрочем, мне не придется с ней работать. Шестое отделение, воспитанницы которого заканчивают сейчас десятый класс, переформировывается постепенно. Новенькие в отделение направляются из числа тех, кто заканчивал или успел закончить на свободе восьмой класс. Лаврентьева, Столярчук, Мариненко и другие девчата, распределенные в отделение, учатся сейчас в подготовительном классе, а на воспитательные часы и другие мероприятия мы их объединяем. И спят они в одной комнате с прежним составом шестого отделения. Количество десятиклассниц с каждой неделей уменьшается. Вот вихрем ворвалась в класс Дорошенко. Остановилась между рядами парт, руки прижала к груди.
– Девки, я уезжаю! За мной приехали! – По бледному лицу Дорошенко катились слезы. – Мама платье привезла, – рассказывала, вытирая щеки. – Голубое. Модное. Туфли на высоком каблуке. И целую коробку конфет. Шоколадных!
В классе звонкая тишина. Скрестились на Дорошенко завистливые взгляды. Первой не выдержала напряжения Шумарина, всплакнула. Поднялась навстречу подруге, обняла ее. Теперь уже и другие воспитанницы не скрывали слез. Даже Гукова разревелась, закрыв лицо руками. Уж она-то слезы лила не из-за того, что с подругой расстается, скорее, от сознания, что очень не скоро она вот, как Дорошенко, сможет забежать счастливая в класс, рассказать всем, что за ней приехали, платье привезли модное, туфли, сладости.
Дорошенко, прощаясь с отделением, тоже плачет.
– Ой, девочки, как же я на каблуках ходить буду? Отвыкла за эти годы.
– Сапоги проси! – советует, улыбаясь грустно, Чичетка.
Шумарина гладит одноклассницу по плечу.
– Ты же письма пиши, слышишь?
– Я буду, буду! – обещает Дорошенко.
– Ну, иди, Оксанушка, иди. Ждут же тебя.
– Ой, так тяжко... Не могу, понимаете?
В класс заходит контролер Валентина Андреевна.
– Пойдем, – говорит строго. – Пора.
В последний раз, будем надеяться, Оксана уходит под конвоем.
3
Один переполненный автобус я пропустил. Следующий шел полупустым, а на переднем сиденье – Надежда Викторовна Заря. В приподнятом настроении. Не дожидаясь вопроса, поделилась своей радостью.
– Все, Владимир Иванович, конец кочевой жизни. Надоело это общежитие за три года...
– Неужто новоселье скоро? В каком районе? На каком этаже?
– Улица Гризодубовой, 62, – благодушно объявила Надежда Викторовна. – Этаж не знаю пока, номер квартиры тоже. Но ордер – это, со слов Дины Владимировны, дело ближайших дней.
Я искренне разделял радость Зари. Она рассказывала о своих общежитейских буднях, в них мало было веселого. Еще на первом году к Заре в комнату подселили... освободившуюся из колонии воспитанницу. Конечно, продолжить воспитание заблудшей души и на свободе, помочь девушке определиться в новых для нее условиях – дело благородное и нужное. Только Надежда Викторовна тоже человек,