История коронации Фридриха Барбароссы почти рассказана, но кое-что еще осталось. Помимо императора, который был коронован, и папы, который его короновал, следует помнить о третьем персонаже, который, хотя и отсутствовал в Риме в решающий день, оказывал не меньшее влияние на ход событий, чем двое первых. Нет данных о том, чтобы сказать точно, где и когда состоялась казнь Арнольда Брешианского. Мы лишь знаем о том, как он встретил смерть. Осужденный церковным трибуналом по обвинению в ереси и мятеже, он сохранял твердость до самого конца и спокойно, без тени страха шел к эшафоту. И когда Арнольд преклонил колени для последнего причастия, то, как нам сообщают, палачи сами не могли сдержать слез. Тем не менее они его повесили. Затем тело казненного разрубили и сожгли. Наконец, чтобы его останки не стали объектом почитания со стороны народа, прах выбросили в Тибр. Для мученика, заблуждавшегося или нет, не могло быть большей чести.

* * *

Тем временем папа Адриан чувствовал себя преданным. Его южные границы подверглись нападению со стороны короля Сицилии Вильгельма[113], и он надеялся, что в соответствии с условиями соглашения в Констанце новоиспеченный император выступит против сицилийцев. Сам Фридрих вполне готов был бы сделать так, если бы мог повести за собой своих рыцарей. Однако они решили оставить юг и возвратиться в Германию, и он знал, что не сможет заставить их поступить иначе.

Лишенный друзей, одинокий, не имеющий возможности возвратиться в Рим со времени коронации Фридриха, Адриан вместе с членами курии провел зиму в Беневенто. Насколько это касалось его, император, его единственная надежда, оказался не слишком-то силен. Тем временем обстановка на юге стремительно ухудшалась. Король Вильгельм, преодолев сопротивление византийцев и собственных мятежных подданных, двинулся маршем к границам папских владений. При его приближении Адриан отослал большинство своих кардиналов в Кампанию — в основном ради обеспечения их безопасности, но, возможно, имелись и другие соображения. Он понимал, что теперь ему надо договариваться с Вильгельмом. Упрямые кардиналы погубили немало возможностей компромисса в прошлом. И если теперь он хочет спасти хоть что-то, пока не произошла катастрофа, ему необходима максимальная свобода в ведении переговоров.

Как только авангард сицилийской армии показался на холмах, папа отправил своего канцлера, Роланда Сиенского, и двух других кардиналов, чтобы приветствовать короля и от имени святого Петра предложить прекратить дальнейшую вражду Их приняли, как и полагалось, весьма почтительно, и в Беневенто начались официальные переговоры. Дело продвигалось с трудом. Сила была на стороне сицилийцев, и они выдвигали жесткие условия, однако папская сторона сражалась за каждую пядь. Соглашения удалось достичь только 18 июня 1156 года. Вильгельм признал права папы на значительно большую территорию, нежели когда-либо, в обмен на выплату ежегодной дани. Со своей стороны он признал папу своим феодальным сюзереном, однако не было никаких сомнений, какая сторона больше от этого выигрывала. Достаточно посмотреть, каким языком папа выражает в документе свое согласие:

Даже если сделать скидку на традиционные литературные гиперболы того времени, трудно себе представить, что Адриан ставил подпись под таким документом, не испытывая унижения. Он был папой всего восемнадцать месяцев, однако уже познал горечь одиночества, предательства и изгнания, и даже его широкие плечи начали уставать. Теперь он появляется перед нами совершенно в ином свете, нежели тогда, когда он наложил на Рим интердикт или проявил свою волю, когда имел дело с Фридрихом всего двенадцать месяцев назад. Возможно, лучше всех описал его настроение Иоанн Солсберийский:

Легко себе представить ярость Фридриха Барбароссы, когда он узнал о соглашении в Беневенто. Разве Адриан не дал ему персональное обязательство, что не будет заключать сепаратное соглашение с королем Сицилии? Разве он не подписал договор о мире и дружбе — более того, договор, по которому он не только признавал претензии Вильгельма на корону, но и даровал ему в церковных делах привилегии, намного превосходившие те, какими пользовался сам император? По какому праву Адриан так щедро раздавал другим имперские территории?

Прошло совсем немного времени, и его худшие опасения подтвердились. В октябре 1157 года он созвал имперский съезд в Безансоне. Представители съехались в город отовсюду: из Франции и Италии, из Испании и Англии и, конечно, от папы. Однако эффект от всех мероприятий Фридриха оказался несколько подпорчен, когда в присутствии папских легатов было зачитано послание, которое они привезли с собой от своего повелителя. Вместо обычных приветствий и поздравлений папа выбрал этот момент из всех возможных для того, чтобы излить свои жалобы в самых сильных выражениях. На пожилого архиепископа Лундского во время путешествия по территории империи напали разбойники, отобрали все, что у него было, и пленили его самого ради получения выкупа. Этот возмутительный случай был серьезен уже сам по себе, однако он усугублялся еще и тем, что император, хотя и знал о случившемся во всех деталях, не принял никаких мер к тому, чтобы по справедливости взыскать с виновных[114]. Говоря о более общих предметах, Адриан намекнул императору о своей благосклонности, напомнив, в частности, о получении Фридрихом короны из рук папы и добавив — вероятно, в шутливо-покровительственном тоне, — что он надеется в будущем оказать ему другие благодеяния.

Мы уже никогда не узнаем, сознательно ли папа говорил о своем феодальном сюзеренитете. К несчастью, он использовал два слова — conferre и beneficiay — которые являлись техническими терминами, использовавшимися для обозначения пожалования фьефа сюзереном вассалу. Для Фридриха это было уже слишком. Если из письма следовало (а это, похоже, и подразумевалось), что он владеет Священной Римской империей по милости папы точно так же, как мелкий барон может владеть парой полей где-нибудь в Кампании, то не могло идти и речи о дальнейшем сотрудничестве с ним. Собравшиеся в Безансоне германские князья разделяли его возмущение; и когда папский канцлер кардинал Роланд вежливо ответил на заданный ему соответствующий вопрос вопросом же, от кого же Фридрих держит империю, как не от папы, это вызвало всеобщее возмущение. Пфальцграф Баварский Оттон фон Виттельсбах рванулся вперед с мечом в руке; лишь немедленное вмешательство самого императора предотвратило инцидент, по сравнению с которым несчастье, случившееся с архиепископом Лундским, показалось бы чем-то заурядным[115]. Когда Адриан услышал о том, что произошло, он написал Фридриху другое послание, составленное на сей раз в более умеренных выражениях и доказывающее, что его слова были неправильно истолкованы. Император принял его объяснения. Хотя вряд ли Фридрих всерьез поверил ему, однако открытого разрыва с папством он не хотел. Тем не менее bagarre[116] в Безансоне, как это мог видеть всякий, представляла собой лишь внешний признак куда более глубоких расхождений между папой и императором — столь серьезных, что не оставалось никакой надежды преодолеть их дипломатическими средствами. Те дни, когда всерьез было можно говорить о двух мечах христианства, прошли с тех пор, когда Григорий VII и Генрих IV объявляли друг друга низложенными и обрушивали один на другого проклятия почти сто лет назад. Никогда больше не могут их преемники смотреть на себя как на две стороны одной медали. Каждый из них должен был теперь заявлять о своих правах на верховенство и защищать оное по необходимости в борьбе с другим. Когда это приводило к столкновению таких характеров, как у Адриана и Фридриха, то рокового момента долго ждать не приходилось. Однако истинной причиной разногласий являлись не их личные качества, а те институты, которые они представляли. Правда, пока оба они были живы, отношения между ними, усугубляемые массой различных мелочей, действительных и мнимых, становились все более натянутыми; но только после смерти того и другого конфликт перерос в открытую войну.