В конце концов виконт приказал слугам не выпускать Пенелопу из дома без его разрешения. Затем он обрушился со страшной бранью на служанок и горничных, которые выглядывали в холл, стараясь понять, что случилось. Их сразу же как ветром сдуло.

Разогнав всю прислугу, Грэм остался наедине с женой, державшей в руках узел тряпья, и жестом приказал ей следовать за собой в кабинет. Он был слишком разъярен, чтобы говорить с ней. Собравшись с духом, Пенелопа гордо вскинула голову и направилась за ним, внешне сохраняя полное спокойствие, несмотря на то что у нее поджилки тряслись от страха.

Грэм был ужасен в гневе. Пенелопа, крепче прижав к груди ребенка, ни жива ни мертва переступила порог кабинета, не зная, чего ей ждать от человека, который был ее мужем.

Когда он закрыл за ней дверь, Пенелопа почувствовала на себе его пристальный взгляд. Казалось, он пронзал ее насквозь. Однако когда виконт заговорил, в его голосе не было злобы, в нем звучала лишь обеспокоенность.

– Зачем вы это сделали, Пенелопа? Почему вы решились подвергнуть себя смертельной опасности ради этого нежизнеспособного ребенка? Боже мой, у девочки, вероятно, вши, она отравлена джином и, возможно, заражена сифилисом! Что вы собираетесь делать с ней? Неужели вы так страстно мечтаете иметь ребенка, что готовы украсть любого прямо на улице?

Долго сдерживаемые слезы хлынули из глаз Пенелопы. Ее сотрясали глухие рыдания, но она все еще не могла повернуться лицом к мужу. Пенелопа знала, что он не поймет ее, потому что мужчина не способен понять те чувства, которые женщина испытывает к ребенку.

Грэм растерянно смотрел на жену, а та была не в состоянии говорить, слезы душили ее. Ему нечего было предложить ей в утешение. Грэм надеялся, что богатство сделает ее счастливой. Но теперь он видел, что деньги не приносят Пенелопе радости. Она стремилась любить и быть любимой, а он, ее муж, не мог дать ей этого.

– Все хорошо, Пенелопа, ничего страшного, – мягко сказал он. – Я не заберу ее у вас. Мы ее вымоем, покажем врачам, и, если девочка здорова, она будет жить в детской вместе с Александрой.

Пенелопа замотала головой.

– Я вовсе не этого хотела, – сказала она, стараясь сдержать мешавшие ей говорить рыдания. – Я привезла ее не для того, чтобы иметь ребенка, не для того, чтобы девочка непременно жила у нас. Я просто не могла бросить ее на произвол судьбы. Неужели вы этого не понимаете?

Слова Пенелопы вновь рассердили Грэма.

– Вы хотите сказать, – возмущенно промолвил он, – что отправились в самый зловещий район города и рисковали здоровьем и самой жизнью ради ребенка, которого никогда не видели и который вам в общем-то не нужен? Да вы с ума сошли, Пенелопа! Вы представляете, что могли бы сделать с вами обитатели тех гнусных трущоб? Неужели вы так наивны, что не понимаете, насколько они опасны?

Нет, Пенелопа знала, чем рисковала. Она видела жадные глаза оборванцев и понимала, что ее ждет, если она окажется у них в руках. Пенелопа совершила ту же роковую ошибку, что и те несчастные женщины, которые погибли на улицах Ист-Энда. Правда, она приехала в этот район не темной ночью, а при ярком свете дня, полагая, что тем самым убережет себя от опасности. Она медленно повернулась и взглянула на мужа:

– Простите, что я испугала вас, но я не могла поступить иначе. Я знаю одну бездетную супружескую пару в деревне, которая будет счастлива взять девочку на воспитание. Вам не следует беспокоиться об этом.

Вызов, с которым были произнесены эти слова, причинил Грэму не меньше боли, чем ее слезы. Неужели он кажется ей настоящим чудовищем, способным выбросить на улицу несчастную малютку, а ее саму поколотить за своенравность? Впрочем, возможно, это и хорошо, что она подобным образом думает о нем. Это поможет ей смириться с правдой, когда она наконец узнает ее.

– Я запрещаю вам появляться на улицах Ист-Энда, – промолвил Грэм. – И я позабочусь о том, чтобы вы больше никогда не ездили туда. Я уже приказал кучеру не возить вас никуда без моего разрешения. Если вы попытаетесь выйти на улицу одна, без сопровождающих, Харли сразу же доложит мне об этом. Займитесь подготовкой к нашему отъезду на лето в деревню. Я уже отдал распоряжения, чтобы в Холле нас ждали. Думаю, у вас будет много дел и это обуздает ваше рвение спасти всех несчастных. – Не обращая внимания на то, что обычно покорная Пенелопа на этот раз постепенно начинает злиться на него, Грэм продолжал: – Я пойду вам на уступки и разрешу заниматься благотворительностью. Вы получите деньги, которые сможете тратить по своему усмотрению, и я не буду спрашивать вас, на что они израсходованы. Вы можете, если хотите, покупать на них драгоценности и меха или помогать обездоленным. Это будут наличные деньги. Но у меня есть одно жесткое условие. Если я узнаю, что вы вновь безрассудно подвергаете себя опасности, я больше никогда не дам вам ни единого пенни. Вы будете получать от меня только одежду, чтобы прикрыть наготу. Вы меня поняли?

Охваченная противоречивыми чувствами, Пенелопа смотрела на Грэма сквозь пелену слез, не в силах говорить. Она не понимала, какое место занимает в жизни мужа. Возможно, Грэм сам не знает, как относиться к ней. Он делал ей замечания так, словно она была служанкой, наставлял ее, как ребенка, давал деньги и дарил драгоценности, словно она была его любовницей. И лишь иногда Грэм обращался с ней так, как будто она действительно была дорога его сердцу.

Пенелопа не знала, что ответить мужу. Но тут ребенок у нее на руках подал наконец признаки жизни. Голди начала ворочаться и хныкать, и Пенелопа сосредоточила на ней все свое внимание.

Если бы она в этот момент подняла глаза на Грэма, то увидела бы, что выражение его лица смягчилось и он с умилением смотрит на нее. Сияющие, еще влажные от слез глаза Пенелопы были устремлены на крохотное плачущее создание, которое она держала в руках. Завитки золотистых волос рассыпались, на щеках девочки играл нежный румянец. Грэм залюбовался женой, которая походила на Мадонну с полотен великих художников. Грэм отдал бы все свое состояние за то, чтобы Пенелопа получила возможность родить ребенка, которого могла бы лелеять и холить. Простая мысль о том, что он мог бы сам стать отцом этого ребенка, не приходила ему в голову.

– Я искупаю Голди и, пока врачи не осмотрят ее, не позволю Александре подходить к ней близко, – промолвила Пенелопа, стараясь не смотреть на мужа.

Так и не сказав ничего по поводу его распоряжений, она повернулась и вышла из кабинета. Грэм проводил ее задумчивым взглядом. Он не хотел признаваться себе, что эта женщина была ему необходима как воздух.

– Противный, бессовестный, гадкий мальчишка! – кричала Александра на стоявшего в воротах конюшни Пиппина.

– Александра Мелисса Тревельян, что вы делаете? – возмущенно спросила Пенелопа, сворачивая с главной аллеи на дорожку, ведущую к конюшне. На ней было белое муслиновое платье и шляпка, украшенная широкими голубыми лентами. Пышная юбка развевалась на усиливающемся ветру – надвигалась летняя гроза.