Они отчетливо слышали близкий плеск воды, сквозь туман просвечивала мутно-зеленая гладь Бурлан-реки. Это придало им сил. Оступаясь и бережно поддерживая друг друга, они добрели по такыру, полого спускавшемуся к самой воде, до пресловутого Калинова моста.

Ничего примечательного в инженерном плане он собой не представлял, хотя и поражал воображение невиданными для седьмого века размерами. В этом месте глубоко в реку вдавалась отмель, на которую через равные промежутки были навалены груды камней, выступавшие в роли быков. Между ними неведомый строитель перебросил неотесанные, прямо с корнями и останками крон, стволы гигантских сосен из Карогиного леса, слегка присыпав сверху утоптанной землей. Бурлан, которому было тесно, с ревом рвался под мост, вихрил водную пыль, перехлестывал через верх. Дальний конец колоссального сооружения таял в зыбком мареве, и не было никакой возможности различить, куда же оно ведет.

– Зловещий какой мост, – заметил Тимофеев.

– Местечко не из приятных, – согласился Фомин. Хотя все это субъективизм чистой воды. Ничего нештатного с нами покуда не произошло.

Он легко вскарабкался на мост, цепляясь за мокрые, вылизанные волнами корневища.

– Кидай сюда чемодан, – сказал он. – Одного не пойму: зачем ты его прихватил?

Тимофеев собрался было разъяснить, да так и замер с открытым ртом.

В тумане по-над Калиновым мостом обозначилось движение. Большая и плотная тень всплывала в белесых клубах и брызгах. Огромные стволы сосен дрогнули под тяжелой поступью.

– Елки зеленые… – сказал Фомин. – Кажется, мы с тобой влипли, Тимофеич.

– Коля, – прошептал тот. – Я его вижу…

17. Что увидел Тимофеев

Чудище и впрямь оказалось поганым.

Оно ковыляло, поминутно оскальзываясь, на двух мощных лапах, напоминавших увеличенные до безобразия ноги ощипанного бройлера. Вдобавок оно опиралось на толстый пупырчатый хвост, кончик которого плотоядно подрагивал. Две скрюченные ручки, совершенно нелепые для такого туловища, были кокетливо прижаты к чешуйчатой груди. На шее болтался морщинистый кожистый зоб. По бокам сплющенной, как топор, башки горели стеклянистые змеиные глаза…

А все остальное было пасть. Влажная, оранжевая, плотно утыканная белыми, как у кинозвезды, острыми зубами.

Очевидно, это был некрупный, но предельно хищный первобытный ящер вида «тарбозавр-батаар». За каким дьяволом его занесло в седьмой век нашей эры, оставалось только гадать. Судя по голодному трепыханию отвратительного зоба, тарбозавр был не прочь разрешить этот исторический парадокс в тесном контакте с такими же, как и он сам, нарушителями естественного течения времени. Не особо церемонясь, чудище поганое присело на гузку, а затем, оттолкнувшись задними лапами и хвостом, прыгнуло и разом преодолело половину расстояния до оцепеневших добрых молодцев.

И те рванули прочь во все лопатки.

Тарбозавр шумно обрушился на просевший такыр и снова взвился в воздух, но отчего-то не в ту сторону, в какую полагалось бы по уму. Это помешало ему немедленно расправиться с посягателями на Кощееву Мороку, где он властвовал безраздельно. Если бы Тимофеев с Фоминым имели возможность поразмыслить на этот счет, они догадались бы, что ящер в тумане потерял ориентировку. Но они удирали сломя голову, и одного из них поддавал под коленки чемодан, а другого долбила по спине машина времени, так что думать было некогда.

– Коля… – прохрипел Тимофеев, спотыкаясь. – Я больше не могу… Брось меня, я прикрою…

Чем именно собирался он прикрыть отход товарища, было положительно неясно. Вполне возможно, что паяльником.

– Витька… – выдохнул Фомин, волоча его за рукав. – Не смей… Вспомни о Свете… Она же тебя ждет…

Ящер издал охотничий вопль, сильно смахивающий на сирену «скорой помощи». В этот момент Тимофеев запнулся о собственную ногу и упал.

– Все, – сказал он обреченно. – Отбегался я. Прощай, друг…

Фомин, прерывисто дыша, опустился рядом с ним на колени.

– Я тебя не брошу, – заявил он. – Пусть попробует сунуться. Хоть один зуб да я ему выставлю.

Тарбозавр снова заголосил – на этот раз где-то совсем близко.

– Что ты тянешь?! – рассердился Фомин. – Ел бы уж скорее… Заблудился небось, чмо болотное?

Внезапно Тимофеев подобрал ноги и сел. Взгляд его прояснился.

– Слушай, – сказал он изумленно. – А что мы от него бегаем?

– По-твоему, это он должен бегать от нас? – устало усмехнулся Фомин.

– А почему бы и нет?!

18. Почему бы тарбозавру не убежать от Тимофеева

– Тимофеич, – ласково произнес Фомин. – Успокойся, вспомни что-нибудь хорошее. Умирать не так уж страшно, особенно если знаешь, что погиб за доброе дело и есть что вспомнить напоследок.

– Да с какой стати мне умирать?! – возмутился Тимофеев. – И тебе тоже? Мы, жители двадцатого века, – и отступим перед какой-то прыгающей мясорубкой?!

Фомин печально поглядел на него. «Сдали нервишки у парня, – подумал он. – А какой правильный был мужик…»

– Начнем с того, – сказал Тимофеев, – что в любую минуту мы можем сесть на ретромотив и вернуться домой. Я бы так и поступил, потому что невыносимо хочу есть и сейчас съел бы, наверное, не только все бутерброды, что наготовила Света, но и этого жабьего ублюдка вместе с хвостом, если бы он не брыкался. Но, с другой стороны, может нагрянуть Тахион и отобрать у нас ретромотив. И тогда спасать твою девушку Вику будут другие, а мы даже и не узнаем, справились ли они с этой задачей… Что ты смеешься, Николай?

Тот беззвучно, чтобы не дразнить рыскавшее в тумане чудище, хохотал и стучал себя кулаком по лбу.

– Идиот, – приговаривал он. – Салага… Кощеева морока… Да как же я не сообразил? Ведь пропал бы я без тебя ни за грош, с голыми руками полез бы на эту ходячую водонапорную башню!

– Ты садишься на место водителя, – распорядился Тимофеев, – внимательно смотришь по сторонам, и если мы окажемся в пределах досягаемости хлеборезки поганого чудища, давишь на клавишу «обратно». Фиг оно тогда нас пожрет. Но пусть твоя выдержка тебя не подведет, иначе все придется начинать заново. А я, пока он шастает вокруг да около, хочу попробовать смастерить одну штуковинку…

– Но здесь даже некуда включить паяльник!

– Не пальником единым сильны народные умельцы, – улыбнулся Тимофеев. – Есть еще такой метод крепления – скручивание.

Каждый занялся своим делом. Фомин настороженно озирался, держа палец на клавише, а Тимофеев за его спиной открыл чемодан и принялся там греметь. Что же до тарбозавра, то он продолжал рыскать в белесом мареве и недовольно взревывать.

В голову Фомину лезли всякие непрошенные мысли. Как нельзя некстати народилось сомнение в надежности темпоральной техники. А ну как нажмешь, а оно не сработает? Очень будет неприятно… И еще неизвестно, что там соорудит народный умелец Тимофеев. До сей поры не было случая, чтобы его игрушки не срабатывали. А вдруг именно теперь и приключится такой случай – когда сильнее всего нужно, чтобы он не приключился?.. И тому подобная дичь. Но за ней где-то в подсознании хоронилось какое-то неясное, незнакомое ощущение, оно-то и нашептывало Фомину недостойные его цельной натуры мыслишки. С некоторой брезгливостью Фомин понял, что это за ощущение: страх. Да, бывший морской пехотинец, прошедший огонь, воду и медные трубы, в данный конкретный момент слегка перетрусил. Ему в его богатой событиями биографии не доводилось еще сталкиваться с живым тарбозавром. Это вынуждало иными глазами увидеть привычных с детства героев народного эпоса, которые с утлым и ненадежным снаряжением выходили на всевозможных змеев, да еще и не по одному разу за сказку. Большого риска были люди… Фомин мысленно выругал себя крепко, по-морскому соленому, и приказал отставить. Не помогло. Зато сразу отпустило, едва он прислушался, как за его спиной Тимофеев урчит себе под нос какой-то пустяковый мотивчик: «Не динозавры мы, не ящеры, но сожалений горьких нет как нет…»