Сангвин, долговязый близнец Ализарина, был почти готов. Треск автозагрузчика, заполнивший зал, возвестил о том, что его орудие получило свежий запас снарядов. Сервиторы, которых допускали к боевым машинам только после завершения жизненно важных операций, смазывали маслом подвижные части машин.

Инкарнадин ждал их.

Этот факт вызвал в мыслительном процессе Кси-Ню-73 раздражающе человеческое ощущение дискомфорта. Боевую программу Инкарнадина еще предстояло установить, и только тогда робот будет готов к высадке на поверхность. Но вот в информации о мыслительном процессе появился аномальный выброс. Пик внимания на фоне ровной линии восприятия. Подобная вспышка ощущения, как и едва заметная фокусировка визуальных рецепторов, наблюдалась только в присутствии Несущих Слово.

Словно животное, инстинктивно чующее своих сородичей, Инкарнадин всегда узнавал о приближении воинов Семнадцатого легиона.

Это явление неприятно задевало гордость Кси-Ню-73. До установки боевой программы мозг робота не должен был обладать таким уровнем узнавания. Он не должен был отличать цель от нецели, Астартес от людей, ксеносов и прочих существ.

Фактически он вообще не должен был воспринимать чье-то присутствие, а только наличие пола, стен и других предметов, и то с одной только целью — чтобы ни на что не наткнуться. И все-таки робот ждал этого момента. Кси-Ню отмечал подобный сбой в сенсорной системе Инкарнадина всякий раз, когда Прима-«Завоеватель» фиксировал приближение Несущих Слово.

— Инкарнадин, — заговорил Аргел Тал, и его голос нарушил поток кодированных размышлений адепта.

Младший командир не надел шлема, и Кси-Ню-73 видел, что взгляд Астартес обращен вверх, к голове огромной машины. Капитан без особого благоговения развернул принесенный свиток пергамента и начал читать.

— Являясь воином Семнадцатого легиона Астартес Несущих Слово, членом братства рожденных на Колхиде и рожденных на Терре, клянешься ли ты сражаться во имя Лоргара — сердцем и душой, плотью и кровью, — пока мир под нами, обозначенный Один-три-ноль-один-девять, не будет приведен к законному Согласию с Империумом Человечества?

Инкарнадин молчал. Аргел Тал улыбнулся, но не отвел взгляда.

— Инкарнадин, — заговорил стоявший немного поодаль Кси-Ню-73, — принимает клятву такой, как она записана.

Астартес продолжал, словно и не замечая присутствия адепта.

— Инкарнадин, свидетелями твоей Клятвы Момента стали твои братья…

— Даготал.

— Торгал.

— Малнор.

— Ксафен.

— …и подтверждаю ее я сам, Аргел Тал, младший командир Зубчатого Солнца.

Капитан закрепил свиток на крючке, прикрепленном к броне робота специально для этой цели. Такие же свитки висели на наплечниках доспехов каждого из пятерых Астартес.

Гордость Кси-Ню-73 боролась с неутихающим беспокойством. Гордость за то, что, слава Омниссии, его Прима-«Завоеватель» принят в ряды Астартес. Но будь проклято воздействие на мозг робота, которое последовало за этим возвышением.

Закончив ритуал, Астартес отсалютовали, ударив кулаками по нагрудникам брони, и покинули зал подготовки машин. Было время, когда воины в качестве салюта воспроизводили знак аквилы, но вот уже три года после унижения легиона Кси-Ню не видел имперского приветствия.

Взгляд трех линз адепта остановился на величественной фигуре его любимого подопечного, освещенного красноватыми лучами.

— Хотелось бы знать, кому принадлежит твоя верность?

Инкарнадин не ответил. Он стоял неподвижно, как простоял до этого несколько часов, — молча, в ожидании очередного сражения.

Корабль снова тряхнуло — даже на орбите пространство вокруг этого нового мира было насыщено энергией варпа, и поверхности судна время от времени достигали случайные выбросы силы. Кси-Ню-73 давно освободил свой мозг от фантазий человеческого воображения, и все же завывания шторма вокруг корпуса корабля напомнили ему скрежет… когтей.

Он сохранил звук в архиве своих лобных долей и продолжал заниматься насущными делами, лишь изредка отвлекаясь на лязг когтей, скребущих по металлической обшивке.

Блаженной Леди действительно надо было набросить на себя хоть какую-то одежду.

Она вслепую протянула руку за край кровати и похлопывала по полу, пока не отыскала свое одеяние. Кирена уже просовывала голову в ворот, когда ощутила обнявшие ее сзади руки Аррика.

— Еще слишком рано, — произнес он, щекоча дыханием ее шею.

— На самом деле мне кажется, что уже слишком поздно. Это был не сигнал побудки, а полуденный сигнал.

— Не шути, — возразил он, привлекая ее к себе.

— Я не шучу. — Кирена провела по волосам руками, игнорируя прикосновения его рук. — Аррик, — сказала она, — я действительно не шучу.

Он скатился с кровати, вскрикнув: «Вот проклятие!» — а затем повторил то же самое ругательство на нескольких других наречиях.

Роман с офицером оказался довольно поучительным, тем более что он умел ругаться на восемнадцати диалектах имперского готика.

— Проклятие! — закончил он тираду тем же самым, с чего начал. — Мне пора идти. Куда, к черту, запропастилась моя сабля?

Она обратила к нему невидящий взгляд:

— Я думаю, она закатилась под кровать. Я слышала, как она звякнула по полу вчера вечером.

— Что бы я без тебя делал? — Аррик вытащил клинок из-под кровати и пристегнул к кожаному ремню поверх мятого и незастегнутого мундира. — Я скоро вернусь, — добавил он.

— Я знаю.

— Сегодня состоится высадка, — сказал он, словно это могло быть новостью для Кирены.

Корабль сильно вздрогнул, и она оперлась рукой о стену, чтобы не упасть.

— Я знаю, — повторила она.

— Хотя при таком шторме…

— Я знаю, — снова сказала Кирена.

— Как я выгляжу? — с усмешкой спросил он, наслаждаясь давно установившимся между ними ритуалом.

Обычно Кирена улыбалась в ответ. Но не сегодня.

— Как человек, который опаздывает на встречу с командованием. А теперь иди.

Аргел Тал кивнул майору Джесметину, когда смертный офицер в последний момент проскочил в закрывающиеся двери.

— Я здесь! — воскликнул он. — Я успел.

Его мундир цвета охры, свидетельствующий о звании старшего командира Пятьдесят четвертого Эухарского пехотного полка, без основательной чистки и глажки не допустили бы ни на один смотр. Волосы офицера были в таком же беспорядке, как и его одежда, и, кроме того, этим утром он явно не брился.

Он окинул взглядом остальных, собравшихся в комнате для совещаний вокруг большого стола в центре. Сорок участников собрания — мужчин, женщин и Астартес, которых он любил называть постлюдьми, в свою очередь, посмотрели в его сторону.