— Я… мы, меня зовут Джилид Рака Бенедар, — наконец, смог пролепетать я. — А это Каландра Мара Пакуин. У меня… у нас есть для вас послание от пастыря Эдамса.

— Который не удосужился вам сообщить, какого я пола? — пошутила она.

— Который не удосужился сообщить, какого вы возраста, — в тон ей ответил я. Вдруг меня охватило страстное желание абсолютно все и весьма подробно объяснить этой женщине. — Видите ли, если исходить из моего, не стану скрывать, очень небольшого опыта общения с представителями Вашего Братства, старосты приходов редко когда бывают такими молодыми, как вы. В особенности, в таком пограничном районе, как Мюрр.

Она понимающе кивнула, и, к моему облегчению, я почувствовал что мои слова не задели ее.

— В Божественном Нимбе все посты основываются не на старшинстве, а на преданности, глубине веры и на даре Божьем, — ответила она. Мельком взглянув на Каландру, она снова посмотрела на меня.

— Могу ли я сделать вывод, что вы оба не из тех, кто желает обрести Спасение?

— Нет, мы не из тех, — признался я, поспешно доставая конверт, врученный нам Эдамсом. — Вероятно, вот это всё объяснит.

Она распечатала письмо и стала читать. Я, не отрывая взора от ее лица, понял, что строки этого письма не вызывали у нее энтузиазма. Её всегдашнее хладнокровие стало постепенно окрашиваться неуверенностью, и она даже перечитала письмо еще раз.

— Я не обратила внимания на то, что у вас три имени, — в конце концов сказала она, снова глядя на нас коротким, но оценивающим взглядом. — До сих пор мне не приходилось встречаться со Смотрителями.

— А нам с Искателями, если на то пошло, — пожал плечами я.

Она постучала ногтем по краю листка.

— Пастырь Эдамс просит меня о том, чтобы Братство Мюрр оказало вам гостеприимство и содействие. Мы с удовольствием примем вас у себя. — Она колебалась, видимо, ей хотелось в наиболее деликатной форме расспросить нас о вещах совсем не деликатных…

— Мы, к сожалению, не можем рассказать вам больше, чем вам поведал в письме пастырь Эдамс. Так будет лучше и для вас, и для нас.

Губы Загоры моментально поджались. Видимо, пастырь Эдамс, всегда такой откровенный со своими собратьями, вынужден был что-то скрывать от неё, и все эти секреты и тайны были очень ей не по душе.

— Могу вам лишь сказать, — добавил я, — что дня через два-три нас здесь не будет, и сюда мы уже больше не вернёмся.

Она чуть удивленно взглянула на меня. Было ли все дело в пастыре Эдамсе или нет, но я смог заметить, что ее взгляд на людей и на мир основывался на изрядной доле скрытого скептицизма. Но у нее, по крайней мере, хватило вежливости, чтобы не заявить мне об этом вслух.

— Хорошо, значит, до тех пор Братство Мюрр и я лично — в вашем полном распоряжении, — вместо этого сказала она. — Пастырь Эдамс говорит здесь о жилье и энергии для вашего вездехода, я вот что хотела спросить — что вам нужно в первую очередь?

— Что нам нужно в первую очередь? — переспросил я. — Знаете, я на этот вездеход сейчас просто смотреть не могу и не смогу еще в течение, по крайней мере, нескольких часов.

Это вызвало у нее улыбку.

— Да, да, я понимаю вас. Мне знаком этот путь от Шекины до нас. Хорошо. Ужин, будет через полчаса. А сейчас, наверное, есть смысл задуматься над тем, где и у кого вас разместить.

Взглянув на Каландру, я прочел в её глазах одобрение.

— Хорошо бы, — согласился я.

— В таком случае, — сказала она, выходя из-за стола, — мы сейчас пойдем и посмотрим, что у нас имеется.

Ужин был многолюдным — на нем присутствовало человек сто двадцать, из которых примерно пятую часть составляли дети.

Еда в первый момент нас просто ошеломила. Я доселе не имел возможности отведать настоящей солитэрианской кухни, разновидностью которой была и эта, но в Мюрре блюда оказались даже острее, чем я мог судить о них по запаху. Все стало казаться мне необычайно вкусным, как только мой рот перестал пылать от жгучих приправ.

Во время еды я имел достаточно времени, чтобы изучить этих Искателей. Легче всего было наблюдать за детьми, разумеется. Полные энергии и слегка озорного душевного состояния, ещё не изуродованные окончательно бесчисленными социальными табу и препонами, они были такими, какими бывают дети везде: и на Патри, и в колониях. Мне вспомнилась брошенная мимоходом фраза Эдамса о том, что медитацию следует начинать с детства, и меня охватила тревога за них. Наши старейшины-Смотрители постоянно долго и упорно бились над проблемой, как постепенно развивать в ребенке наблюдательность, не перегружая его, чтобы ненароком не нанести непоправимый ущерб хрупкой, ранимой душе, и я мог лишь надеяться на то, что пастырь Эдамс и его сподвижники не идут напролом. В особенности, если брать в качестве меры эффективности методов их воздействия на примере взрослых, присутствовавших здесь.

В общем, это удивляло. Объективности ради следует признать, что лишь кучка тех, кто располагался достаточно близко от меня, и с кого я мог считывать их эмоции, обнаруживали, по меньшей мере, хотя бы признаки того просветления и умиротворения, какое я наблюдал в Эдамсе и Загоре — большинство же, напротив, все еще сохраняли в себе достаточно явственные следы того же самого напряжения и страха, причем самого низкого, почти подсознательного уровня, с которым мы сталкивались на Солитэре. Но в этих людях напряжение не было таким сильным, оно не стало их сущностью, и вскоре должно было исчезнуть вовсе… и теперь, пожалуй, впервые за последние одиннадцать лет я обнаружил, что могу расслабиться по-настоящему.

Одиннадцать лет, которые я провел вдали от поселения Смотрителей под названием Кана, причем восемь из этих одиннадцати — в атмосфере всеобщей алчности и зависти, характерных для лорда Келси-Рамоса, сумели почти полностью вытравить из моей памяти те простые, основанные на любви и стремлении к взаимопониманию отношения, какие я наблюдал здесь, в этой общине. Здесь не чувствовалось наэлектризованной атмосферы соперничества в борьбе за власть или богатство, здесь не было никаких споров, никаких конфликтов, никакого стяжательства — погони за, в общем-то, ненужными вещами. Здесь все стремились друг к другу и интересовались друг другом и Богом.

Состояние это можно было сравнить с лучом солнца, упавшим на закоченелое от холода тело, и я с блаженством ощущал эту полузабытую атмосферу и вдруг с удивлением почувствовал, что сидевшая рядом со мной Каландра чем-то очень обеспокоена, а когда я обернулся к ней, моя блаженная безмятежность лопнула, как мыльный пузырь.

— У тебя всё в порядке? — тихо осведомился я, не сводя глаз с сидевших за столом напротив. — Что случилось?

Ее напряжённость была небольшой, она целиком могла совладать с нею. Но все же была…

— Всё дело в этом месте, — напряженным шепотом сообщила она. — И в этих людях. Неужели ты ничего не чувствуешь?

Я лишь хмыкнул, вытянувшись еще сильнее на своем стуле.