— Но как вы не понимаете? Я не могу! Все это неправильно.

Он сделал несколько шагов в сторону и остановился. Тяжело вздохнул. Женевьеву удивило, что герцог не достал из кармана часов, потому что у него был вид человека, покончившего с переговорами и утомленного надоевшей темой.

Герцог огляделся по сторонам, но, очевидно, не заметил ничего примечательного.

Его губы чуть дрогнули, и он повернулся к Женевьеве.

Боже правый! Его глаза словно зеркало. Постоянно меняющийся темно-зеленый цвет с золотистыми искорками. Она думала, они карие. Ресницы такие длинные и черные. Женевьева неотрывно смотрела на него. Заметила ожог от пороха. Крошечный шрам под подбородком. Если бы она стала рассматривать каждую черту его лица по отдельности, то сочла бы его некрасивым.

Однако, слитые воедино, они делали его лицо поразительным. Если бы Господь поручил ей создать самого желанного мужчину, она не могла бы изобразить лучше.

Правда, у нее мелькнула мысль, что такое задание дал бы ей скорее дьявол.

Их поцелуй ничего не менял.

Наконец герцог заговорил тихо и серьезно, не глядя на нее.

Она следила за его взглядом.

Миллисент уже почти не было видно. Она потеряла туфельку, которая, описав в воздухе дугу, упала на землю, подпрыгнула и покатилась по зеленой траве.

Гарри со слугой отстали и теперь с трудом переводили дух.

Лебедь тоже наконец остановился, очевидно, ему наскучила погоня. Он заковылял обратно к озеру и через мгновение уже величественно скользил по воде.

— Женевьева, я увидел в вас то, что не видел лорд Осборн, что он не может увидеть, потому что ему это не дано. Спросите у себя почему. Спросите у себя, совершает ли он оплошность. Спросите, не узнали ли вы только что о себе нечто такое, о чем никогда бы не догадались сами. Почему вы отправились искать меня вчера ночью и желаете ли вы узнать больше?

Герцог смотрел на нее.

— Только я могу вам это показать. И вам может больше никогда не представиться другой шанс узнать. С человеком, которому вы можете доверять и который хочет этого не меньше вас.

Она не отводила глаз. Она едва слышала его, потому что ее испугало и рассердило только что сделанное открытие: у него красивые глаза.

— Два похожих человека всегда узнают друг друга, пусть это и кажется маловероятным. Майлз Редмонд мог бы вам много поведать об этом.

— Я совсем не похожа на вас. И пожалуйста, не упоминайте при мне Редмондов.

Герцог усмехнулся, потому что ему наконец-то удалось заставить Женевьеву сказать глупость. Его ухмылка была ироничной.

Она испугалась: глядя в его глаза, она думала о позолоченной солнцем водной глади, о лучах, просачивающихся сквозь ветки деревьев, и поняла по ее вдруг ставшими горячими щекам, что герцог был самим дьяволом, посланным из ада, а совсем не героем романтической поэмы.

Наверное, на ее лице успели смениться десятки красок — от алой до мертвенно-бледной, но герцог все так же спокойно смотрел на нее.

Он был старше, смелее. Он знал о распутных женщинах, войнах, жестокости и мести. Он всегда знал, что желал.

И теперь он желал ее.

Гнетущее молчание длилось несколько минут. И у Женевьевы было странное чувство, будто герцог изучает ее точно так же, как она недавно изучала его. Он смотрит на нее по-новому, перебирает в уме свои впечатления и тут же пытается забыть о них (у нее красивые глаза!), хотя мысли немедленно возвращаются.

Кажется, молчание Женевьевы не тяготило герцога.

— Вы поцелуете меня снова. — Он говорил так тихо и с такой надменной уверенностью, что ей ужасно захотелось запустить в него чем-нибудь. — Преимущество принадлежности к нашему биологическому виду, мисс Эверси… — он сделал паузу, ожидая, когда на ее лице появится суровое выражение, — заключается в том, что мы делаем все, что пожелаем, потому что нам этого хочется и это нам нравится. А вы этого хотите, и вам это понравилось. Такого не скажешь о каждой женщине. Подумайте над этим.

Женевьева сердито смотрела на него.

— Однако все же имеет значение, кого вы целуете. И когда вы опять поцелуете меня, вы забудете о благоразумии. Просто вы не сможете думать ни о чем другом, пока это не произойдет. До встречи после полуночи.

И герцог пошел прочь, насвистывая «Балладу о Колине Эверси».

На следующий день Женевьева только и думала об их разговоре.

Герцог отправил ее, Гарри и Миллисент обратно в Пеннироял-Грин в своем ландо, а сам остался в Роузмонте, чтобы позаботиться о делах. Пока они ехали, Миллисент показала Женевьеве свои новые наброски.

— Я решила назвать их «Злые лебеди», — сказала она.

На одном был изображен поднимающийся из воды лебедь с угрожающе раскрытыми крыльями и вытянутой шеей.

— Вот что я увидела, прежде чем он бросился на меня, — объяснила Миллисент.

Она все еще была немного удручена из-за того, что такие прекрасные создания могут оказаться столь недружелюбными, и в доказательство изобразила их углем.

— Превосходно, — искренне похвалила Женевьева. — Очень убедительно. Ты пошла в новом направлении. Устрашающие птицы?

— Лично я предпочитаю котят, — заметил прежде молчавший Гарри.!

— Тебе не нравятся злые животные, даже если они очень красивы? — решила поддразнить его Женевьева.

— Мне неприятно думать, что кто-то может оказаться совершенно иным, чем я представляю.

Похоже на намек.

Женевьева не поняла только одного: имел ли Гарри в виду собственные влечения сердца или ее саму?

Но возможно, она просто все это придумывает.

Женевьева вздохнула. Лебедь был ей чем-то близок. Все считали Женевьеву Эверси серьезной и невинной, а на самом деле она была способна на неожиданные поступки.

Внезапно в ее голову закралась предательская мысль. Отчего Гарри не говорит то, что думает? И почему герцог не боится этого делать?

Сравнение было несправедливо. Герцог старше, мудрее и увереннее в себе. И он бы не разбил ей сердце, сказав правду.

Однако Женевьева по-прежнему не знала покоя.

Герцог не вернулся в Пеннироял-Грин к ужину.

Женевьева испытала мгновение неописуемого ужаса, когда решила, что он уехал навсегда, что он просто играл с ней. Он остался в Роузмонте, а оттуда отправился в Лондон к своим обычным развлечениям… к лошадям. После этого ее охватило внезапное облегчение, потому что ей не придется снова его целовать, а потом негодование — ведь ей не придется на это решаться. Все это было весьма странно, поскольку дамы решили провести вечер за самыми спокойными занятиями — чтением, вышиванием и добродушными пересудами о соседях. Это были не те колкие сплетни, которые можно было услышать на лондонских балах, а новости о покупке новой лошади или рождении племянницы.