– Вы сочли, что Марина погибла из-за вашей жены.

– Вместо нее, – поправил Горелов.

– Пусть так. Поэтому вы даже не удосужились проверить ее телефон, прочесть сообщения!

– Телефон пострадал при выстреле, – пробормотал Горелов, чувствуя себя очень неуютно. – Нашим техникам не удалось ничего восстановить.

Он, конечно, сказал правду, но подозревал, что техники не очень-то и старались.

– Пусть так, но ведь вы могли послать запрос, чтобы все восстановить. Алексу удалось получить распечатку своих телефонных разговоров. Почему вы не сделали того же с Маринкиным номером?! Вы же власть! Вам все можно!

Запрос он сочинил и даже распечатал. Более того, подписал его у Сизых, получил разрешение свыше и даже отправил, но вот пришел ли ответ или нет…

Закрутилось со смертью Ритки такое, что ему стало не до выстрелов у дверей кофейни. Да и смысла он не видел – целились-то в его Ритку! Попали в Маринку, Машину подружку, но целились-то ведь… Да, он думал, что в Риту.

– Почему, Иннокентий Иванович, вы совершенно забросили расследование убийства Марины?! Почему?!

Стало ли Горелову стыдно? Наверное. Но не настолько, чтобы этот стыд вытеснил мысль о том, что Алекс наверняка уже узнал адрес фотостудии Симона. И фотографа они бы реально уже через четверть часа навестили, выбили бы из него все, что только возможно. Этот модный фотограф, привыкший жить за счет женщин, вероятно, сумел бы их направить по верному следу…

– А ведь Марина с кем-то говорила по телефону, когда в нее стреляли, – продолжила Маша тихим, укоризненным голосом. – А если ей звонил именно этот убийца?

– Скажете тоже! – фыркнул недоверчиво Горелов. – Ни разу не слышал, чтобы киллер в момент выстрела балабонил с жертвой по телефону!

– Но вы ведь даже не проверили!

– Не проверил.

Он покосился на Захарова. Алексей незаметно кивал ему на дверь и тыкал указательным пальцем в свое левое запястье, намекая на время. То ли выпроваживал его подобным образом, желая остаться один на один с супругой. То ли звал его куда-то. Следовало поторопиться. И он сейчас уйдет. Один или с Захаровым, но уйдет. Один вопрос только задаст.

– Для кого вы записали эти номера, Маша?

– Что? – Она вздрогнула, и не от его вопроса будто бы, а от яркой вспышки, замешкалась с горелкой, и пламя с сухим хлопком взметнулось из-под днища турки.

– Маня! Хватит притворяться глухой! – прикрикнул на нее Алекс, выжигая гневным взглядом в ее ссутулившейся спине дырки. – Для кого ты переписала номера из Маринкиной сим-карты, ну!

– Для Веника, – пробормотала она с виноватым придыханием.

– Для кого?! – Захаров поперхнулся и зашелся в сухом кашле. – Для этого… Белова?!

– Да, для Белова, а что? – Она резко выпрямилась и с вызовом посмотрела на обоих мужчин. – Если никому нет дела до смерти нашей подруги, а ему – есть, то почему бы и нет?

Вот оно как! Горелов помертвел. Вот почему так неуверенно мямлил этот увалень в ответ на его вопросы. Вот почему он так хитрил и изворачивался. На занятость свою ссылался. Вот гад! Они же сотрудничать собирались! (О том, что он сам манкировал этим сотрудничеством, причем довольно часто, Горелов и не вспомнил.)

– А ему есть дело?! – со злостью фыркнул Алекс. – Ему до тебя есть дело, а не до убийства твоей подруги! Ему лишний раз с тобой по телефону потрепаться захотелось, только и всего! Это – единственная причина, и только это! Ему просто хотелось тебе позвонить!

– Это не он.

– Что – не он?

– Я сама. Это я сама позвонила и попросила его о помощи. Позвонила, а потом приехала.

– Что?!

– О господи! – простонал Горелов и взглянул на Машу, тревожно кусающую губы у плиты. – Маша, где живет Белов? Назовите мне его адрес, пожалуйста.

Ну, некогда ему было рыться в деле и искать там паспортные данные Белова. Некогда! Он порывался рвануть, мчаться, полететь к нему домой и трепать этого хитреца за шиворот. Хотя с шиворотом, как он уже убедился, дело обстоит сложно.

– А теперь просто уйди и забудь о нас, – повысил голос Алекс, позволив Маше продиктовать адрес. – Забудь, хотя бы на время…

Начальник не звонил ему два дня. Белов весь истомился, изнервничался, но сам ему звонить поостерегся. Не стоит дергать человека, вызвавшегося помочь. Тем более что последняя просьба о помощи начальнику была уже навязана. Он выслушал ее молча и отключился, даже не попрощавшись. Вениамин потом долго сидел с телефонной трубкой в руке и размышлял на тему: а числится ли в штате на своей работе, а не послать ли ему все это дело к черту?

Потом он решил, что торопиться с принятием решения ему не следовало бы. Маша звонила ему два раза на дню и торопила с результатами, обещала даже заехать, когда дома стихнет буря. И он ждал…

Первый день ожидания он посвятил обработке раздобытых им сведений. Аккуратным почерком выписал каждый из телефонных номеров, продиктованных ему Машей, вверху отдельной страницы. А чуть ниже тем же самым неторопливым аккуратным почерком занес все то, что ему удалось узнать.

Под телефонами двух женщин, с которыми чаще других общалась Марина при жизни, записей было немного. Существа они, на взгляд Вениамина, были совершенно безобидными, не способными причинить своей погибшей подруге какой-либо вред. Более того, одна из них сильно сокрушалась из-за того, что потеряла в ее лице постоянную клиентку.

Под номером телефона Симона Вениамин сначала крупно написал: «Жиголо и большой засранец». Затем изложил на бумаге кое-какие свои мысли, вспоминая подробности их беседы. «Чрезвычайно труслив», – записал он чуть ниже и чуть мельче. И дальше на тему: боится гнева Гольцова, поскольку какое-то время существовал на его деньги. Презирает неведомого пока еще Вениамину Гену. Как соперника его не воспринимает, так как никогда не считал себя Марининым мужчиной, но злится, что Гене перепадала львиная доля Маринкиных доходов. Называет его студентом. А студент ли Гена на самом деле – еще вопрос.

Следующая страница была посвящена Гольцу, то есть Гольцову Василию Степановичу, пятидесяти лет от роду, женатому, имеющему трех дочерей и одного сына, лицу весьма в городе влиятельному и известному. О нем Белов писал много и усердно. Вспоминал и фиксировал и былые его подвиги, надиктованные ему по телефону начальником. Пока писал, без конца задавался вопросами: а мог ли он, а нужно ли оно ему, а что он выигрывал в случае смерти Марины, а проигрывал что?..

К концу второй страницы этих рассуждений у него получалось, что Гольцову Маринкина громкая смерть была совсем ни к чему. У него было право злиться на нее, было право и наказать. Но чтобы так…

Нет, это не он! Ни к чему, незачем, и уж если было за что, то совсем не так бы все обставил, а гораздо тише и незаметнее.