Неужели она воображает, что у Гарриет можно поселиться навсегда? – Несколько дней назад Ясмин приехала в Примроуз-Хилл и застала Анису дающей урок кулинарии. Компания подруг Гарриет собралась вокруг плиты с шестью конфорками, глядя, как Аниса орудует сковородами, сотейниками и кастрюлями с кипящим маслом, в котором с шипением поджаривались самса и пряные овощные оладьи бхаджи.

– А Гарриет не против?

– По-моему, ей это нравится. Ей нравится демонстрировать Ма своим подружкам.

Ясмин описала урок готовки. Рассказала, как Ма демонстрировала благодарным зрительницам способы ношения сари. О мучительном званом ужине, на протяжении которого Ма медленно доводила Розалиту до кипения своими попытками помочь, пока та не вспылила. Об импровизированном индийском массаже головы, который Гарриет запросила, а Аниса с готовностью провела, на ходу изобретая движения.

– Аль-хамду ли-Ллях! – со смехом воскликнула Рания. – Вижу, к тебе вернулось чувство юмора. Но у меня, кажется, потекла подводка, а это было бы полнейшей катастрофой. Дай-ка я достану зеркальце и проверю.

– Только послушай, – сказала Ясмин, – дней пять-шесть назад Гарриет слегла с сильной простудой. Ма захотела отнести ей тарелку супа, а я попыталась ее остановить, потому что Гарриет превратила свою спальню в музей индийского эротического искусства. Ма уперлась. Я сказала, что сама отнесу, и в конце концов мы стали отбирать друг у друга тарелку… Суп расплескался по всему полу.

– Не может быть! Значит, Гарриет осталась голодной? Что было дальше? – Карандаш для подводки замер под глазом Рании.

А дальше Ма, как обычно, ее переупрямила. Ясмин осталась в кухне, волнуясь о том, как шокирует Ма вдохновленный храмовой скульптурой рисунок, изображавший «пару за предварительными ласками», на котором эрегированный член мужчины был величиной с его руку; собрание лингамов Шивы; фрагмент фрески, запечатлевший запутанный любовный клубок; картина, на которой гомункул с головой шакала бьет в барабан своим фаллосом. Ясмин вспоминала все больше предметов коллекции и тревожилась за мать, но Аниса вернулась безмятежной и невозмутимо принялась за уборку.

– Обхохочешься! Но, если честно, похоже, что Гарриет относится к твоей маме, как к домашней зверушке.

– Вот и я о том же! Рада, что не мне одной так кажется.

– Или как к прислуге, – добавила Рания. – Ну ты понимаешь, суп и прочее.

– О нет! Ничего подобного. Хотя Розалита иногда смотрит на Ма с большим подозрением, словно та пытается отнять у нее работу.

– Ладно, но это определенно ориентализм. Это унизительный патернализм. – Рания прервалась, чтобы завершить восстановление нефритово-зеленых стрелок вокруг глаз. – Подобная экзотификация неотделимо связана с обесцениванием, потенциально мизогинистична и недалеко отстоит от расизма.

– Гарриет не настолько ужасна!

– Возможно, – без особого убеждения сказала Рания. – Дадим ей кредит доверия. Но самое меньшее, что можно сказать, так это то, что она очуждает твою маму.

– Хорошо. Согласна. Но все-таки нельзя не признать, что у меня и правда очень своеобразная мама. Иногда кажется, что она не то что из другой культуры, а с другой планеты.

– Жестко! Но давай закажем. Умираю от голода.

– Я тоже. – Ясмин поискала глазами официанта. Ресторан, полупустой к моменту их прихода, наполнился посетителями. Несколько рождественских корпоративов, рождественские хлопушки рядом с каждым набором приборов. Когда мимо проходил официант, блюда с ассорти шашлыков на шампурах и рисом проплывали в дразнящей близости от их стола.

– Давай закажем кучу всего и поделимся, – предложила Рания.

– Этот кузу тандыр – просто объедение! – Рания отложила вилку, с трудом оторвавшись от запеченной баранины с рисом. – А теперь расскажи про Арифа. Как он? Ваш отец еще не остыл?

– Остыл? Если бы! Понятия не имею, что делать, как все исправить.

– Разве это твоя забота?

– Больше об этом думать некому.

– А что Ариф?

– Ребенок родится в середине января, а он до сих пор без работы. Теперь он, видите ли, желает работать на телевидении. Таков его гениальный план.

– Хочет стать актером? Ну, сейчас вроде появилось больше ролей для азиатов и других меньшинств, но…

– Не актером. Продюсером и режиссером.

– Ох, пусть даже не мечтает. Это только для белых.

– С чего ты взяла?

– Ясмин, я не только иммиграционный адвокат, я также специализируюсь на проблемах дискриминации.

– А я не только врач, я также специализируюсь на семейных проблемах.

– Нет худа без добра, – сказала Рания. – Если все до такой степени плохо, значит, нечему пойти наперекосяк. Можно поинтересоваться, как у тебя дела с Джо?

– Конечно можно, – сказала Ясмин. – Прости, что взъелась на тебя, когда…

– Забудь. Честное слово. Я вот уже забыла. То есть забыла бы, если бы ты перестала напоминать! Каково ночевать у Джо, когда в доме твоя мама?

– Нормально. Я думала, будет неловко… Ну, то есть первые несколько ночей я делала вид, что ухожу в гостевую спальню. Чтобы не… ну ты понимаешь.

– Не проявлять неуважение.

– Но ей, похоже, все равно.

– Ну а как у тебя с Джо?

Что же ответить? Ясмин подняла взгляд на беззастенчиво голые светильники с оранжевыми лампами накаливания. Что бы сказала Рания, расскажи она ей про Пеппердайна?

– Хорошо. Знаю, ты считаешь, что я сошла с ума, раз его простила, но…

– Буду с тобой полностью откровенна, – перебила Рания. – Сначала я и правда решила, что ты спятила. Но я много думала и поняла, что была не права. – В обрамлении блестящих зеленых стрелок ее янтарные глаза были особенно прекрасны. Рания всегда одевалась скромно, но иногда Ясмин казалось, что если бы она сняла хиджаб и побольше оголилась, то выглядела бы менее соблазнительной. – Во-первых, ты его любишь. А он любит тебя. И если судить людей только по их худшим поступкам, о которых они, возможно, жалеют больше всего на свете, то каждый заслуживает пожизненного приговора. Это противоречит всему, во что я верю и ради чего работаю. Всем нужно давать второй шанс.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

– Можешь еще раз повторить, что была не права? Приятно было это услышать.

– Не наглей, – ответила Рания.

Свобода

Это случилось снова.

Войдя в его кабинет, Ясмин закрыла за собой дверь. В ту же секунду она поняла. И отказалась понимать.

Я тут, только чтобы обсудить пациента.

Пеппердайн поднялся. Он понял то же, что и она.

В кабинете было безумно жарко, хотя он открыл малую часть окна, которая не была наглухо запечатана. Кожа над его верхней губой блестела от пота. Губы не были ни слишком полными, ни слишком тонкими.

«Я вызвал водопроводчика, – сказал он, беспомощно разведя руками. – Радиатор непреклонен».

Он вышел из-за стола, и она сказала себе, что в этом нет ничего необычного.

Ясмин рассказала ему о пациенте, и он выслушал ее, сложив руки на груди и глядя на нее голодным взглядом.

«Да, – сказал он. – Я согласен с твоим планом лечения».

Она помолчала.

«Что-нибудь еще?» – Он приблизился.

С той ночи, проведенной в одной постели, они не избегали друг друга, но и не встречались глазами. Оба вели себя профессионально и невозмутимо.

Она покачала головой.

Он подошел к двери и повернул замок.

Когда он попытался ее поцеловать, она отстранилась:

«Подожди. Я действительно хочу кое о чем тебя спросить».

«Ладно, – сказал он. – Спрашивай».

Она снова покачала головой.

«Через полчаса у меня встреча, – сказал он. – Добираться на нее десять минут».

По ее затылку пошли мурашки от волнения, пота или страха.

Нет, не от страха. В это мгновение, которое она держала в своих руках, Ясмин была бесстрашна. Она скинула туфли и запустила руки под платье, чтобы снять колготки. Он потянулся к ней, но она остановила его взглядом.

В это мгновение она всесильна. Она контролирует всё. Ясмин быстро снимает платье. Она ощущает запах своего тела: пот, увлажнивший подмышки, кондиционер, которым она воспользовалась утром, мускусный аромат промежности, масло какао на небритых ногах. Она становится перед ним в неподходящих друг к другу бюстгальтере и трусах – это доказательство. Она предлагает их вниманию судьи и присяжных в