И она потащила меня в комнату, всю увешанную множеством любительских рисунков, в основном изображавших распятия и святых.

– Ты только посмотри на все эти рисунки! – с энтузиазмом воскликнула она.

Я глянула на них и обернулась к Елизавете.

– Они все мои! – с гордостью заявила она. – Это все я нарисовала.

Я ничего не ответила.

– Что ты о них думаешь? – спросила она.

– Я думаю, ваше высочество, вы уж простите меня, я думаю, нам нужно начать наши занятия немедленно.

– Что ты такое говоришь, душенька моя?

Я помолчала, но поняла, что выбора у меня нет.

– Вы не… умеете смотреть, как нужно, не так ли? Покамест не умеете. Но я уверена, вы сможете. Мой наставник учил меня смотреть на вещи, и нам пришлось потратить немало усилий, прежде чем я научилась что-либо видеть.

Ее лицо побагровело, но я продолжала:

– Мне не стоит вам лгать, ваше высочество. Если мы хотим совместно добиться успехов, если я могу быть вам полезной, мне нельзя лгать.

– Но я принцесса Елизавета Французская!

– Да, ваше высочество.

– Так! – она топнула ногой.

Я не могла сказать, что ей следует делать. Наступило долгое молчание. Наконец она изрекла:

– На сегодня довольно.

И меня отослали в шкаф.

Когда во мне не было нужды, то, согласно полученным мною инструкциям, мне нужно было по возможности проводить все время в шкафу. По негласному взаимопониманию, если уж я и выходила из него по надобности, то не далее чем на ведро в боковом чулане. Шкаф был поместительный, и спальная полка не менее широкая, чем моя кровать в Обезьяннике. Человек может ко всему привыкнуть. Мне в нем было довольно удобно лежать, и времени на раздумья было достаточно, даже больше, чем раньше, и частенько я неизбежно думала об Эдмоне, о том, что для него в этом шкафу-гробу не хватило бы места, если бы мы решили тут с ним жить, но так, значит, тому и быть, раз его у меня украли. Я жалела, что ни одной из вылепленных мною его восковых голов не сохранилось, они бы меня сейчас утешали, но вдова уничтожила их все. Мне больше не следовало думать об Эдмоне. Мне следовало выкинуть его из головы. Он не имел ко мне никакого касательства.

Я изо всех сил старалась не думать об Эдмоне, но меня так часто оставляли в одиночестве, что он стал для меня человеком, с кем я мечтала проводить время, хотя он и был женат. Хотела бы я знать, думает ли он обо мне. Как бы он удивился, узнав, что я в Версале, что меня наняла королевская особа. Но я бы ему сказала, что быть в услужении у королевской особы совсем не так замечательно, как он мог бы предположить. Если я находилась в шкафу чересчур долго, я начинала желать Эдмона так сильно, что мне грезилось, будто надо мной возникал его призрак, впиваясь мне в мозг и замедляя биение моего сердца. И если бы я слишком долго пробыла там в одиночестве, меня бы до смерти замучили посещения этого витринного манекена, чей прототип вызывал во мне столь острую тоску. Посему я приказала себе смотреть вперед, постараться отогнать этот призрак, похоронить его под бременем новых забот.

В Версале свечей у меня было сколько угодно – стоило только попросить. Лежа в шкафу, я вслушивалась в шум дворца, в звук шагов марширующих солдат, а ночью – в топот крыс, шаставших по коридорам, и в доносившиеся снаружи вопли одичавших котов, питавшихся продуктами жизнедеятельности большого дворца.

И я могла учиться. Мне дали большую книгу в картонном переплете – «Альманах Версаля», в котором содержался длинный список людей, работавших во дворце, от королевской свиты до департамента дворцовых посыльных. Я много раз перечитывала скучный том малого формата в попытке отогнать призрак Эдмона. Я старалась вообразить рядом с каждым именем лицо его обладателя. Я пыталась представить себе обоих королевских зубных врачей, Бурде и Дюбуа-Фуку, предполагая, что Бурде должен быть тучным господином, а Дюбуа-Фуку – немного самовлюбленным. Я изучила список конюших короля. После чего приступила к разделу, названному BOUCHE DU ROI, то есть «рот короля», имевшему отношение к питанию монарха, и особенно меня восхитил список четырех специальных мужчин, отвечавших исключительно за мытье королевской посуды. (Даже сейчас я помню все их имена: Шеваль, Колон, Мюлохор и де Рольпо. Кажется, мне более всех нравился этот самый месье де Рольпо). Мой палец скользил вдоль длинного перечисления важных придворных короля, страницы и страницы людей, пока я не добралась до придворных королевы (среди тысяч служак этой необъятной армии я все еще помню четырех: Колла, Мора, Карре и Ле Кин – скромнейших из шестнадцати дам, заведовавших фруктохранилищем королевы).

Наконец, одолев все двести двадцать шесть страниц набранного убористым текстом «Альманаха», я добралась до раздела MAISON DE MADAME ELISABETH DE FRANCE, или «Двор мадам Елизаветы Французской», – самого последнего в книге. Я сосчитала челядь мадам Елизаветы, седьмого «двора» и явно самого малочисленного. Семьдесят три человека обслуживали одну четырнадцатилетнюю девочку. От ее личного священника и духовника до мадам Мако, которая тут именовалась «достопочтенной дамой». Затем следовала стая фрейлин (числом пятнадцать), единственный почетный рыцарь, четыре главных конюших. Под заголовком Chambre перечислялись камеристки спальни (две), горничные спальни (шестнадцать), камердинеры спальни (четыре), камердинер, отвечавший за мебельную обивку, постельничие (четыре) и лакеи будуара (четыре). Затем помимо камеристок и камердинеров перечислялись: доктор мадам Елизаветы (ле Монье), ее личный хирург (Лустоно) и ее личный зубной врач (Бурде, который также занимался и зубами короля, имея доступ в святая святых его величества). Тут же фигурировал библиотекарь мадам Елизаветы, ее чтец, ее секретарь, ее учитель игры на клавикордах, ее учитель игры на арфе, ее учитель живописи и масса других слуг: гобеленщицы (две), гардеробные лакеи (два), носильщики (четыре), porte-chaise d’affaires[5] (два), чистильщик серебра (один) и наконец горничная (одна) Пайе, Люси, стоящая на самой нижней ступеньке придворной иерархии, выполнявшая всевозможные незначительные поручения. Я закрыла книгу, задула свечу и сидела с чуть кружащейся головой в полной темноте. И в который уже раз вызвала призрак Эдмона, потому как мне стало очень одиноко.

имеющая касательство к моему найму приближенной ее высочества принцессы Елизаветы

На третий день моего пребывания в Версале Елизавета вновь послала за мной – но не для того, чтобы взять урок рисования, а поиграть в прятки, свою любимую забаву. Мне нужно было зажмуриться и сосчитать до ста, после чего попытаться найти принцессу и ее фрейлин. Когда я открыла глаза, вокруг никого не было, одна только мебель стояла в комнате, но мне понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы обнаружить в соседней комнате всю стаю придворных дам, кого их изумительная выдумка привела в совершеннейший восторг. Несколько долговязых мадемуазелей застряли в дверном проеме, я протиснулась сквозь них – в неподобающей манере, чем позже меня попрекнули, – и обнаружила Елизавету: та поедала небольшие кексы прямо с блюда. Кексы выглядели очень аппетитно. Мне не предложили.