– Да. Я думала, ты знаешь об этих встречах.

Итан почувствовал, как шерсть на его загривке встает дыбом. Он подавил ярость – сейчас от нее не было бы никакого проку.

– С кем ты встречаешься? – спросил он. – С мужчиной? С женщиной?

– С женщиной. Она очень хорошенькая.

– Как ее зовут?

– Пэм.

Он закрыл глаза, глубоко вдохнул холодный, пахнущий сосной воздух.

– Ты знаешь ее? – спросила Тереза.

– Да.

– Она из людей Пилчера?

– Она, по сути, его заместительница. Ты не можешь рассказать ей ничего об этой ночи. Или о твоем чипе. Понимаешь? Ничего. Нашу семью убьют.

– Хорошо.

– Она когда-нибудь проверяла твою ногу?

– Нет.

– А кто-нибудь другой проверял?

– Нет.

Итан взглянул на часы – 2:45. Почти пора.

– Послушай, – сказал он, – мне кое-куда нужно сходить. Я провожу тебя до дома.

– Снова увидишься с Кейт? – спросила Тереза.

– И ее группой. Пилчер сгорает от желания узнать, что они затевают.

– Позволь пойти и мне.

– Я не могу. Она ожидает только меня. Если вдруг ты тоже появишься, это может быть…

– Неловким?

– Это может ее спугнуть. Кроме того, она и ее люди, возможно, кое-кого убили.

– Кого?

– Дочь Пилчера. Она была шпионкой. Дело в том, что я не знаю, опасны они или нет.

– Пожалуйста, будь осторожен.

Итан взял жену за руку, и они повернули обратно, к дому. Фонари Заплутавших Сосен сквозь снег казались туманными.

– Я всегда осторожен, любовь моя, – сказал Итан.

Стоя в лесу между сосен, она думала, что нет ничего красивее снежинок, падающих в поле зрения бинокля ночного видения.

Десять лет тому назад в трех милях от центра города случился лесной пожар. Она стояла тогда среди горящих деревьев, наблюдая, как угольки дождем сыплются с неба. Сегодня она вспомнила о том дне – вот только снег светился зеленым. Пылающим зеленым. Каждая снежинка оставляла за собой люминесцентный след. И лесная подстилка, и дорога, и засыпанные снегом крыши городских домов – все они сияли, как экраны с LED-подсветкой.

Снег, собравшийся на плечах Итана и Терезы, тоже светился.

Как будто снежинки были окроплены магической пыльцой.

Пэм даже не пришлось прятаться за дерево.

Насколько она могла судить, Итан не взял с собой фонарика, и здесь, в лесу, за пределами досягаемости уличных фонарей и светильников на крыльце, было так темно, что она не боялась выдать себя. Ей нужно было просто стоять тут, не издавая ни звука, в пятнадцати шагах от них, и слушать.

Ей не следовало быть здесь.

Теоретически ее послали, чтобы наблюдать за новеньким, Уэйном Джонсоном. То была его вторая ночь в Заплутавших Соснах, а ночь номер два была отмечена в истории как Ночь беглецов. Но Пэм начинала думать, что Уэйн может примириться с ходом вещей быстрее, чем предполагалось. Что он не доставит сколько-нибудь значительных проблем. Он, в конце концов, был продавцом энциклопедий. И в натуре его профессии имелось нечто – во всяком случае, с ее точки зрения – предполагавшее подчинение.

Поэтому вместо того, чтобы следить за Джонсоном, Пэм скользнула в пустой дом, стоявший напротив викторианского дома Итана, и нырнула за шторы в гостиной, откуда открывался вид прямо на его переднюю дверь.

Пилчер был бы зол, как черт, что она пренебрегла своим поручением.

С одной стороны, ее решение предвещало расплату, маленький ад, но с другой стороны… Когда босс наконец успокоится и выслушает ее… Он будет потрясен тем, какой результат принесло ее решение.

Она проделывала такое и раньше – с Кейт Бэллинджер. Установив наблюдение за домом этой женщины две недели тому назад, Пэм наконец-то подловила ее в момент ухода. Но выследить ее с мужем было дело другое. Пэм вскоре потеряла Кейт из виду: та буквально провалилась сквозь землю. Пэм пыталась убедить Пилчера позволить ей провести настоящее расследование, но он отшил ее, поскольку делом уже занималась Алисса.

«Ну, и что ты на это скажешь, блин?»

По ее мнению, старик слишком часто терпел, когда шериф вешал ему на уши лапшу.

Пэм этого не понимала. Не понимала, что же такого Пилчер увидел в Бёрке. Да, Итан мог за себя постоять. Да, у него имелись навыки, необходимые для того, чтобы управлять городом, но, Господи Боже, никто не стоит тех неприятностей, которые они из-за него пережили.

Если бы это зависело от нее – а в один прекрасный день так и будет, – она бы разделалась с Итаном и его семьей еще две недели тому назад.

Приковала бы Бена и Терезу к шесту за оградой.

Позволила бы аберам явиться за ними.

Иногда Пэм засыпала, представляя себе вопли сына Итана, воображая лицо Итана, когда тот наблюдает, как его мальчика, а потом и его жену потрошат и пожирают у него на глазах. Но Итана она не скормит аберам. Она посадит его под замок на месяц или два. Дьявол, может быть, на год. Сколько бы времени на это ни ушло. Заставит его наблюдать снова и снова, как аберы пожирают его семью. Будет бесконечно прокручивать эту видеозапись в его камере. Включит погромче вопли. И только когда он будет сломлен всеми вообразимыми способами, когда его измученное тело станет лишь оболочкой для обломков разума, тогда и только тогда она выпустит его обратно в город. Даст ему милую небольшую работенку – может, официанта, а может, секретаря… Что-нибудь раболепное, скучное, сокрушающее душу.

Конечно, она будет каждую неделю его проверять. И если все сделает правильно, надо надеяться, от его разума останется ровно столько, чтобы помнить, кто она такая и все, что она у него забрала.

И он проживет остаток своих дней жалким отребьем рода человеческого.

«Вот так ты расправлялась с людьми вроде Итана Бёрка. С людьми, которые пытались бежать. Ты уничтожала их. Ты превращала их в ужасающий пример для всех, кто их видит. И уж наверняка, сука гребаная, ты не делала их шерифами!»

Пэм улыбнулась.

Она его подловила.

Наконец-то.

Ее впервые озарило, что фантазии, которыми она тешилась, лежа в своей комнате внутри горы, достижимы. Она не была вполне уверена, как следует поступить дальше и как пустить в ход этот боеприпас, чтобы реализовать те темные красивые фантазии, но она что-нибудь придумает.

И это сделало ее очень счастливой.

Стоя в темноте между соснами, окруженная горящими зелеными крупинками, Пэм не могла перестать улыбаться.

Итан стоял на углу Главной и Восьмой перед двойными дверями, которые вели в театр на четыреста мест. Здание было заперто на ночь, и сквозь стекло было видно, что в фойе темно – не удавалось разглядеть ни одного заключенного в рамку постера из киношной и театральной жизни. Представления тут шли почти регулярно – музыкальные сольные концерты, самодеятельный театр; а еще проводились собрания горожан. Классические кинофильмы показывали по вечерам в пятницу, и каждые два года здесь проходили выборы мэра и городского совета.