Амори был до глубины души потрясен увиденным, но в сердце его тотчас закралось сомнение: справедливо ли было то, что величайшую реликвию христианства скрывали от глаз простых верующих и видеть ее могли только избранные? Амори искренне сказал то, что думал, императору, однако Мануил обиделся на это и попросил молодого короля покинуть Константинополь.

Через много лет Амори рассказал об этом случае Великому магистру ордена храма и открыл все, что ему было известно о месте хранения плащаницы. Тайник находился в подземелье, куда можно было попасть из капеллы императорского дворца. Вход в этот коридор был скрыт под великолепным мраморным алтарем капеллы. На его барельефе были изображены двенадцать апостолов, и наверху каждой фигуры находилась небольшая табличка с вырезанным на ней именем. Нужно было одновременно нажать на несколько из этих табличек (Амори не помнил, на какие именно), чтобы привести в действие механизм, установленный под алтарем. Благодаря этому плита отодвигалась, и открывался вход на лестницу, ведшую в подземелье. В подземном зале, стены которого были обиты золотистым сукном и украшены драгоценными камнями, на небольшом алтаре и находился тетрадиплон — плащаница, сложенная вчетверо таким образом, что виден был лишь лик Христа.

К концу XII века в Византийской империи сложилась очень сложная ситуация. В последние сто пятьдесят лет территория ее все уменьшалась, а с ней иссякало и могущество державы. Кроме того, страну ослабляли междуусобные распри. О слабости Византии было хорошо известно как Западу, так и туркам. Рано или поздно это должно было привести к падению Нового Рима, как назвал столицу империи основатель города Константин. Этот исход, как считал Амори, был неизбежен, но ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы плащаница попала в нечестивые руки. Тамплиеры должны были найти реликвию и увезти ее из Константинополя ради ее спасения.

Через несколько лет предсказания короля Амори сбылись. После первого захвата столицы империи крестоносцами в 1204 году положение Византии стало настолько зыбким, что скорое и окончательное падение Константинополя было уже неминуемым. Узнав об этом, Великий магистр Филипп де Плессье собрал самых надежных рыцарей ордена и велел им отправляться в Византию, чтобы присоединиться к войску крестоносцев, готовившемуся к штурму Константинополя. Во главе отправлявшихся в поход тамплиеров Великий магистр поставил Гийома де Шарни — самого молодого, но в то же время самого смелого и рассудительного из рыцарей, не раз доказавшего свою доблесть в сражениях.

Филипп де Плессье рассказал рыцарям, где находилась плащаница, и дал указания, как следовало действовать. Войдя в город, тамплиеры должны были переодеться в одежду простых горожан, чтобы никто не узнал в них рыцарей ордена храма, опередив крестоносцев, проникнуть во дворец и унести оттуда реликвию. Этот план нужно было держать в строжайшем секрете: никто чужой не должен был знать об истинной цели участия тамплиеров в захвате Константинополя.

На загадочном письме, найденном Энрике в книге, не было ни печати Национальной библиотеки, ни какого-либо другого штампа, однако на основании этого еще нельзя было сказать, что листок не был зарегистрирован в библиотечном каталоге. В любом случае находка была в высшей степени любопытной. Энрике, как истинный ученый, привык ко всему относиться с определенной долей скептицизма, но на этот раз он был действительно заинтригован.

Еще раз перечитав письмо, Энрике глубоко задумался: его чрезвычайно заинтересовало упоминание плащаницы. Об этой христианской реликвии ему было известно не так уж много. Энрике знал, что плащаница (по крайней мере та, что официально была признана подлинной) с XV века принадлежала Савойскому дому и на протяжении более ста лет перевозилась из одного места в другое, пока наконец не осталась навсегда в кафедральном соборе Турина. Кроме того, он знал (и это был менее известный факт), что до герцогов Савойских хранителями плащаницы Христовой долгое время были графы де Шарни, тесно связанные с орденом тамплиеров. Представитель этого рода — Кристиан де Шарни — был одним из девяти основателей ордена.

«Несомненно, — думал ученый, — упоминавшаяся в письме плащаница была лишь одной из многочисленных копий, наполнявших христианский мир в прошлые века». Но даже несмотря на это, он был очень взволнован своей находкой. Это письмо некоего Жака было пронизано какой-то смиренной грустью и тихой радостью, которую Энрике не мог до конца постичь. Загадкой выглядел для него и адресат этого письма Жиль — бывший атеист, ставший монахом и решивший навсегда порвать со своей прошлой жизнью. Не менее загадочным был и упоминаемый Жаком медальон… Какую роль сыграл он во всей этой истории? И была еще одна важная деталь: название монастыря — Поблет. Энрике был уверен, что уже слышал его раньше, только не мог вспомнить где. Все это его чрезвычайно интриговало, хотя он прекрасно понимал, что за всей этой загадочностью могла стоять самая заурядная история.

Рассмотрев листок на свет и убедившись, что на нем не было водяных знаков, Энрике тщательно переписал письмо в свою записную книжку. Все оставшееся время он посвятил его анализу и выяснению некоторых данных. В тексте письма имелось несомненное подтверждение того, что оно — как верно предположил Энрике еще до его прочтения — было написано сто с небольшим лет назад. Жак (судя по всему, священник) писал о недавно построенной Эйфелевой башне и некоем Бодо. Найдя это имя в энциклопедии, Энрике узнал, что Анатоль де Бодо был известным архитектором-рационалистом, занимавшимся реконструкцией Сорбонны и выступавшим за ее тотальное архитектурное обновление, включая перестройку старинного коллежа кардинала Ришелье и капеллы. Противником Бодо, в конце концов взявшим над ним верх, был другой великий архитектор — молодой Анри-Поль Нено, которому университет и был обязан своим нынешним обликом. Другим современником Бодо, тоже не сходившимся с ним во взглядах, был Александр Гюстав Эйфель — создатель знаменитой башни, построенной для Всемирной выставки в Париже в 1889 году. Из письма священника Жака также было ясно, что и сам адресат — Жиль, профессор Сорбонны, — не питал особых симпатий к Бодо.

Таковы были выводы, сделанные Кастро на основании содержания письма. Хотя, по сути, все это не имело никакого отношения к той теме, ради изучения которой он прибыл в Испанию. Он понимал, что совершенно напрасно теряет время, но что-то не позволяло ему оставить этот неожиданно появившийся и, казалось бы, такой незначительный объект исследования… Когда охранник заглянул в зал и сообщил Энрике, что библиотека закрывается, у того возникло непреодолимое желание сунуть письмо в портфель и унести его с собой. На мгновение в голове его даже мелькнула мысль — не спрятать ли листок под одеждой, чтобы можно было пронести его мимо рентгеновского аппарата? Конечно, Энрике вовсе не собирался красть из библиотеки письмо — просто ему хотелось подольше подержать его у себя. За долгие годы исследовательской работы ему постоянно приходилось убеждаться в том, что знание подобно наркотику — такое же сильное и затягивающее, хотя и не разрушительное. Однако, как ни сильна была в нем эта страсть, Энрике все же решил, что не имеет права выносить из библиотеки найденное письмо. Вернув книги и получив назад свой читательский билет, он направился в соседний зал и подошел к столу библиотекаря.