Одежда Жиля была насквозь мокрой, и его била дрожь от пробиравшего до костей холода. Чтобы немного согреться, он приблизился к одному из факелов и с наслаждением ощутил исходившее от него тепло. На несколько мгновений Боссюэ даже перестал беспокоиться о том, что кто-нибудь внезапно войдет и обнаружит его. От ласкового тепла факела никуда не хотелось уходить, и Жилю пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы заставить себя сдвинуться с места. По-прежнему содрогаясь от холода, он подошел к металлической двери и заглянул через решетку в соседнюю комнату, погруженную в полумрак. Она оказалась намного больше, чем та, в которой он находился, но через решетку ее невозможно было разглядеть целиком. Напротив двери частично была видна лестница. В комнате, как казалось, никого не было — по крайней мере в той части, которая находилась в поле зрения профессора. Заглядывая через решетку с разных сторон, Жиль вдруг заметил, что дверь была слегка приоткрыта. Это обстоятельство немало его удивило. На такое везение он даже не надеялся. Можно было подумать, что удача улыбалась ему, однако в свете последних событий Жиль все больше и больше убеждался, что удача здесь была ни при чем. Что-то говорило ему, что все счастливые случайности, сыпавшиеся на него в последнее время, были далеко не случайны.

Боссюэ толкнул дверь, и она со скрипом открылась. Сделав шаг вперед, он опять оказался перед небольшой лестницей, ведшей наверх: пол в зале, куда он вошел, находился на уровне его глаз. Жиль с беспокойством огляделся по сторонам и, поднявшись по высоким узким ступенькам, бесшумно скользнул в тень, куда не доходил слабый янтарный свет нескольких факелов, освещавших зал. Это было единственное место, где можно было оставаться незамеченным. В голове Жиля мелькнула мысль, что подобные предосторожности были излишни: ведь если монах добровольно подсказал ему, как найти туннель, зачем бы он стал его выдавать? Боссюэ был уверен, что брату Хосе это было совершенно ни к чему, но в любом случае благоразумнее всего было не пренебрегать осторожностью и делать все возможное, чтобы не выдать себя.

Зал был довольно просторный, с низким сводчатым потолком. По левую руку находилась большая двустворчатая дверь, украшенная искусной резьбой. Створки ее были распахнуты настежь, но что находилось за ними, разглядеть было невозможно, потому что вход был завешен плотной пурпурной портьерой. По-прежнему держась в тени и то и дело бросая беспокойный взгляд на лестницу, Боссюэ осторожно приблизился к двери и слегка отодвинул портьеру, чтобы заглянуть внутрь.

Это место было хорошо освещено, и Жиль, напряженно прислушиваясь, то и дело оглядывался на лестницу, боясь быть застигнутым врасплох. Зал за портьерой оказался очень большим и темным. По обе стороны от входа возвышались две экзотического вида колонны, казалось, совсем не вписывавшиеся в строгую архитектуру монастыря. Но самым странным в этом зале был алтарь, находившийся у противоположной стены (впрочем, Жиль был не совсем уверен, действительно ли то, что он видел перед собой, можно было назвать алтарем). В центре стоял большой стул, похожий на тот, на котором сидел аббат в капитулярном зале; позади на стене висел красивый гобелен с неизвестными Боссюэ странными символами, а над ним возвышалось всевидящее Божественное Око, окруженное звездами. «Созвездие Близнецов», — сразу же понял Жиль, хорошо разбиравшийся в астрономии. Эта часть зала была освещена каким-то теплым призрачным светом, исходившим явно не от висевших на стенах факелов. Он долго смотрел на эту завораживающую картину и вдруг понял все.

Уже не прячась и не боясь быть обнаруженным, Жиль решительным шагом вошел в зал. По обеим сторонам зала на стенах висели гербы и знамена, слегка колеблемые неизвестно откуда веявшим ветерком. Боссюэ двигался так стремительно, что факелы гасли на его пути и зал за его спиной погружался во мрак. Когда он приблизился к дальней стене, странный свет, исходивший от нее, вспыхнул на мгновение сильнее и исчез. Оказавшись в полной темноте, Жиль продолжал пристально всматриваться на стену, и вскоре ему удалось различить на ней две параллельные полоски света, находившиеся в том месте, где висел гобелен. Ловко обойдя стул, несмотря на то что его не было видно в темноте, профессор подошел вплотную к стене и вытянул вперед руку. И вдруг тьма начала отступать: за отодвинутым гобеленом открылась узкая полукруглая арка — такая низкая, что Боссюэ пришлось нагнуться, чтобы пройти под ней. В зале, куда он попал, освещение было довольно тусклым, но оно казалось Жилю ослепительным после тьмы, в которой он только что находился. Сначала ему не было видно практически ничего, кроме белой стены впереди. Однако, по мере того как глаза Жиля привыкали к свету, перед ним стало постепенно проявляться призрачное, едва уловимое изображение. Это была святая плащаница, саван Христа, сохранивший отпечаток его тела, — реликвия, на поиски которой он отправился, как ему казалось, давным-давно, в невероятно далеком прошлом.

Охваченный благоговением и переполняемый неведомыми ему доселе чувствами, Боссюэ со слезами на глазах опустился на колени перед Изображением. Он тщетно пытался вспомнить молитвы, которым его учили в детстве, но все равно молился — без слов, всем сердцем, вознося Богу невыразимую, искреннюю благодарность.

Внезапно за спиной Жиля раздался голос. Позади него на каменном стуле сидел аббат.

— Я ждал, что вы придете, — спокойным, величественным голосом сказал он.

Боссюэ ничего не ответил. Несколько мгновений они оба хранили молчание, глядя на плащаницу.

— Завораживает, правда? — снова заговорил аббат.

— Да, — с трудом выдавил Жиль, не оборачиваясь.

— Я был уверен, что вы найдете то, что ищете, друг мой. И мне всегда было известно, что ваши намерения чисты. Я прочитал это на вашем лице, как только увидел вас.

— Я всего лишь профессор математики. Парижанин, живущий во власти мирской суеты. Атеист… — произнес Жиль, склонив голову и закрыв глаза. Слезы текли по его щекам и падали на каменный пол.

— Атеист? — переспросил настоятель и покачал головой: — Атеист не станет преклонять колени перед святыней, не сможет так горячо молиться… — Аббат подошел к Жилю, положил руку ему на плечо и, с благоговением глядя на плащаницу, спросил: — Ты чувствуешь, сын мой, какая сила исходит от этого образа?

— Да, — чуть слышно прошептал Боссюэ.

Сердце его неистово колотилось, но в душе было какое-то необыкновенное умиротворение. Вся жизнь пронеслась в этот момент перед его глазами головокружительным вихрем. Жиль не узнавал сам себя. Ему казалось, что он стал совсем другим человеком. Впервые в жизни Боссюэ не мог рационально объяснить, что с ним происходило, но это нисколько не огорчало его. Напротив, он был счастлив. Он обрел в этом монастыре себя самого, свою душу и понял, что ни при каких обстоятельствах не покинет теперь Образ Христа.

— Извините, сеньор, пристегните ремень, пожалуйста.

Энрике Кастро открыл глаза и несколько мгновений не мог понять, где находится, пока не увидел приветливое лицо стюардессы, пытавшейся его разбудить.