Здороваясь с князем Вячеславом, Юрий Ярославич держался тихо и почтительно; вот он перевел взгляд на Прямиславу, и в глазах его засветились тоска и нежность, а поклонился он ей даже ниже, чем тестю. Прямислава старалась держаться невозмутимо, но на самом деле никогда еще она не испытывала такого смятения. Всей душой она жаждала поступить как должно, но не могла решить, вернее ли ей будет простить «блудного мужа» или решительно отвергнуть грешника.

Князь Юрий сейчас был достоин сочувствия: за спиной у него было постыдное поражение, свидетели которого сидели вокруг. Брак с дочерью Вячеслава Владимировича был его последней надеждой сохранить хоть что-то. Останься туровский князь его тестем, он хотя бы ради дочери пожалеет повинную голову и выделит какой-нибудь городок в своих владениях.

– Теперь, княже, мир мы утвердили между тобой и родичем твоим Юрием Ярославичем! – начал епископ Игнатий. – Бог тебя наградит за твое незлопамятство и кротость. Молитесь, сказано, за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного. Ничем так не услаждается Бог, как тем, когда мы не воздаем злом за зло.

– Простил я и забыл злое, отче! – благодушно отозвался князь Вячеслав. – К чему теперь поминать?

– В городе нашем мир, но чтобы истинно утешилась душа моя и спокойствие утвердилось, надо чтоб и в домах ваших был мир, – продолжал епископ. – А дом князя Юрия стоит разорен, как гнездо птичье, что заняла змея! Изгони, Вячеслав Владимирович, змею злопамятства и водвори назад горлицу, дочь твою, князя Юрия жену венчанную!

– Говорил я уже тебе, отче, и князю Юрию скажу: Бог нам заповедал не только избегать людей порочных, но и отвергать их. Если же, говорит Он, правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя. Разве глаз разумел Христос в этой заповеди? Нет, разумел Он друзей, близких к нам и сделавшихся как бы нашими членами, повелевая не дорожить их дружбою, чтобы безопаснее соделывать собственное спасение. И сказано: станем избегать таких людей, хотя бы, – князь Вячеслав поднял палец, призывая к особенному вниманию, – хотя бы это были жены, хотя бы друзья и кто бы то ни было. Ибо не столько вреда причиняют дикие звери, сколько порочные люди! А где жены, там равно и мужья.

– Никогда и никого из согрешивших не должно презирать! – сурово ответил епископ Игнатий, которому было невозможно спорить со словами Господа и Иоанна Златоуста. – Но разве, упав, не встают, говорит пророк, и, совратившись с пути, не возвращаются? Жизнь князя Юрия всем нам известна. – Он повел концом посоха вокруг, и все в гриднице закивали. – Не буду я говорить, будто князь Юрий безгрешен и праведен! Не буду, а при тебе, князь Вячеслав, и при дочери твоей скажу ему: не для того пришла к тебе жена, оставила отца, и мать, и весь дом, чтобы подвергаться оскорблению, чтобы ты принимал вместо нее низкую служанку, чтобы делал ей много неприятностей; ты взял в ней спутницу, подругу жизни, свободную и равночестную. Если ты истратишь приданое, то отвечаешь перед тестем, а если потратишь целомудрие, то дашь отчет Богу, который установил брак и вручил тебе жену!

Он погрозил князю Юрию концом своего посоха, что должно было изображать грядущий Божий суд. Юрий Ярославич слушал все это тихо, скромно, опустив глаза и с самым покаянным видом. Он не спорил с обвинениями, не оправдывался, а только всем своим видом взывал о снисхождении. Он действительно сознавал свои грехи, но вместе с тем имел крепчайший щит – обязанность милосердия, которая лежала на всех его нынешних неприятелях.

– Но ни для кого из кающихся не закрыто милосердие Божие! – продолжал епископ. – Увидел, говорит пророк, Бог дела их, что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел. Покайся, князь Юрий, и от твоего дома Бог отведет разорение!

– Помилосердствуй, Вячеслав Владимирович! – Князь Юрий наконец поднял глаза на тестя, потом посмотрел на Прямиславу и даже протянул к ней руки: – Помилосердствуй, Вячеславна! Помните, люди добрые, как женили нас! – Он обвел глазами гридницу, всех призывая в свидетели. – Княжна была как цветочек нераспущенный, девочка на одиннадцатом году. А я уже овдовел тогда, мне четвертый десяток к концу катил. Ведь и Златоуст учил женить сына, чтобы не впал в блуд, а я, оберегая юность и невинность жены моей, как же мог со страстями бороться? Страсти суть тираны, и попал я, Божиим попущением, в дьявольские лапы! Слаб человек, а грех силен, и кто из вас, люди добрые, никогда того не испытал, пусть отвернется и не смотрит на меня!

Но никто не отвернулся: то ли все на себе испытали силу греховных побуждений, то ли было просто любопытно, что дальше.

– Но теперь все иначе пойдет! Внял я поучениям, – Юрий Ярославич поклонился епископу, – и душа моя ужаснулась тому, что я наделал в помрачении ума, будучи одолеваем бесами. Но теперь жена моя, Прямислава свет Вячеславна, как цветок расцвела, как березка вытянулась, и теперь говорю я ей: приди ко мне, любезная лань и прекрасная серна, и буду я жить с тобой по Закону Божьему, и любить тебя буду, как самого себя!

– Прислушайся, князь Вячеслав, к сердцу кающемуся! – прибавил отец Варфоломей, духовник самого князя Юрия. Работы ему хватало, поскольку мало кому приходилось отпускать своему духовному чаду столько разных грехов, и потому отец Варфоломей всегда имел усталый вид. – Златоуст учил соединять сына с женою целомудренной и мудрой, а разве князь Юрий не сын тебе? Дочь твоя удержит мужа от безрассудства и обуздает его. Оттого и происходят блуд и прелюбодеяния, что юношам дают свободу. Пока дочь твоя была мала, страсти терзали мужа ее, а теперь будет у него разумная жена и станет он заботиться о доме, о славе и чести.

– Это верно, это правильно чернец говорит! – выкрикнул со своего места Перенег, староста туровских кузнецов. – Пока жены нет, вот мужик и блудит! Оттого-то князь Юрий у нас так разгулялся; что увидит девку красивую, так давай ее к нему! Только в нашем одном Ильинском конце если взять…

– Правильно, Перенег, когда без бабы мужик, до греха близко! – с издевкой перебил его староста одной из улиц Тынины, Неядва. – То-то он вдову попову к себе уволок – тосковал больно!

По скамьям пролетел гул, Юрий Ярославич сильно покраснел – то ли от стыда, то ли от досады. За недолгое время, прожитое в Турове, он успел показать себя не с лучшей стороны. И самый неприятный случай состоял в том, что ему приглянулась случайно увиденная на торгу молодая вдова Мануила Нагибы, недавно умершего попа из церкви Святого Ильи. Как оно все вышло, никто не знал, но через два дня вдова Нагибиха оказалась в княжьих палатах, а еще через три дня уехала в дальний Введенский монастырь, где было всего-то четыре монахини, и там постриглась. Туров ужасался тогда распущенности нового князя, и об этом говорилось на вече, когда Воинег Державич призывал туровцев покаяться в измене.

– Оно да! – задумчиво поглаживая бороду, сказал боярин Година Сурович. Он не принадлежал к пылким сторонникам ни того, ни другого князя, поскольку всегда во всем сомневался. – Оставь молодца без жены – еще не одна попова вдова в монастырь пойдет!