Вполне дружественно происходили и беседы хозяина и гостя один на один. Но едва лишь Вольтер обращался к Казанове в присутствии общества, состоявшего из восторженных поклонников философа, как итальянец тотчас замыкался в себе и старательно опровергал все, о чем бы ему ни говорили, будь то литература, политика или нравы. Разговоры эти, более напоминающие перепалку, в которой каждая из сторон претендовала на истину в последней инстанции, воспроизводятся Казановой в его «Мемуарах». В записях Вольтера подобных свидетельств нет, более того, после тщательных поисков было обнаружено всего два косвенных упоминания о том, что знаменитый Авантюрист («странная личность», как называет его Вольтер в письме от 7 июля, то есть спустя два дня после отъезда Казановы из его дома) посетил философа во время его проживания в Делисе. На этом основании ряд исследователей приходят к мысли, что встреча эта (полностью или отчасти) является плодом фантазии Казановы, а рассуждения, приписываемые им Вольтеру, он извлек из вольтерова «Философского словаря». К примеру, приведенный ниже диалог из «Мемуаров» Казанова вполне мог как восстановить по памяти, так и придумать, вложив в уста Вольтера мысли из его сочинений:

Казанова: Никогда вам не победить суеверие, а ежели вы и победите его, то скажите на милость: чем вы его замените?

Вольтер: Когда я освобождаю род людской от лютого зверя, терзающего его, надо ли спрашивать: кем я его заменю?

Казанова: Он не терзает его, напротив, он необходим для самого его существования.

Вольтер: Любя человечество, я хотел бы видеть его счастливым и свободным; а суеверие несовместимо со свободой. Или вы полагаете, что неволя может составить счастье народа?

Казанова: Значит, вы хотите, чтобы народ был господином?

Вольтер: Боже сохрани. Править должен один.

Казанова: Тогда суеверие необходимо, ибо без него народ не будет повиноваться государю.

Вольтер: Никаких государей, ибо это слово напоминает мне о деспотии, кою я должен ненавидеть так же, как рабство.

Казанова: Чего вы тогда хотите? Если вам хочется, чтобы правил один, он не может быть никем иным, нежели государем.

Вольтер: Я хочу, чтобы он повелевал свободным народом, чтобы он был его главой, но не государем, ибо он не должен править самовластно.

Казанова: Из двух зол надо выбирать меньшее. Без суеверия народ станет философом, а философы не желают повиноваться. Счастлив единственно народ угнетенный, задавленный, посаженный на цепь.

Вольтер, борец с предрассудками, сторонник свободы народов и демократического способа правления, не нашел у Казановы поддержки своих свободолюбивых идей. Отдавая дань моде, венецианец, подобно всем образованным людям того времени, был увлечен идеями Просвещения, однако в глубине души он всегда был пессимистом и презирал человечество. Вольтер же был склонен к филантропии и — по крайней мере на словах — проповедовал оптимизм. В отношениях с религией Казанова был конформистом: атеист на словах, в душе он верил в Бога и опасался его гнева. Вольтер, считавший себя деистом, признавал Бога как первопричину мира, но уповал на разум и верил, что с его помощью можно постичь все. В представлении Казановы действие разума было достаточно ограниченным и существовало немало областей, куда можно было проникнуть только посредством магии и веры. Просветитель Вольтер верил в прогресс и полагал, что мир может и должен измениться к лучшему. Казанова был яростным консерватором, сторонником существующего порядка вещей и противником всяческих перемен.

Прощаясь, Вольтер спросил, откуда прибыл к нему знаменитый путешественник.

— Из Роша. Ибо я был бы весьма огорчен, если бы покинул Швейцарию, не повидав знаменитого Галлера. Я почитаю долгом своим засвидетельствовать почтение ученым, моим современникам, вас я оставил на закуску, — отвечал Казанова.

— Господин Галлер должен был вам понравиться, — промолвил Вольтер.

— Я провел у него три замечательных дня.

— Я рад за вас. Этот великий муж достоин преклонения.

— Я тоже так думаю. Вы воздаете ему по справедливости, и мне жаль, что он к вам не столь беспристрастен.

— Ах, возможно, мы оба ошибаемся.

Все вновь засмеялись, последнее слово осталось за Вольтером. Казанова покинул Делис, испытывая к хозяину его неприязненное чувство, по причине коего он десять лет кряду критиковал все, что выходило из-под пера великого француза. Потом, в «Мемуарах» своих, он написал слова раскаяния, однако сразу же подчеркнул, что критика его была небезосновательна.

Казанова и Вольтер расстались недовольные друг другом. Собственно, иначе вряд ли могло быть, так как ни один, ни другой не были созданы ни для взаимопонимания, ни для беспристрастного отношения к собеседнику; оба почитали себя энциклопедически образованными, имели свои пристрастия в литературе, истории и политике, отличались безапелляционностью суждений и постоянной готовностью эти суждения отстаивать. Блестящие собеседники, ревниво относящиеся к вниманию окружающих, они были не расположены к уступкам, предпочитая либо вспылить, либо промолчать, но только не признать себя побежденными. Оставаясь наедине с Казановой, Вольтер был значительно более любезен и доброжелателен. Возможно, если бы он принимал венецианца один на один, тот сумел бы заговорить его и привлечь на свою сторону. Но Казанова прибыл в Делис показать себя, выступить соло, как он делал во всех городах Европы. В Делисе же Вольтер не признавал иного культа, кроме своего собственного, там у него был свой двор почитателей и обожателей, скептически настроенных к любому пришельцу. Для окружения Вольтера каждый посетитель, прибывший к их некоронованному монарху, являлся игрушкой, предназначенной для его забавы. Почувствовав это, Казанова при первой же насмешке обиделся и замкнулся в себе, утешаясь тем, что знаменитый философ «предпочитает аплодисменты толпы невежд восхищению людей знающих», и забывая, что возраст и заслуги Вольтера позволяли тому иметь свои маленькие слабости. Для европейского интеллигента слово, сказанное французским философом, в те времена было истиной в последней инстанции; меткая вольтеровская фраза могла и вознести, и низвергнуть. Казанова же с самого начала полагал быть с Вольтером на равных и, постоянно занятый собой, своими словами и жестами, обдумывая впечатление, которое ему хотелось произвести, не заметил, что в Делисе его обычное поведение было неуместным. Но он слишком хотел понравиться, и желание это было столь сильно, что всё остальное казалось ему несущественным.

Разумеется, Казанова не мог не признавать величие Вольтера. Каждый день он подробно записывал содержание своих бесед с философом, видимо, уже тогда намереваясь предать их гласности. Полагают, что помимо главы в «Мемуарах», посвященных его пребыванию в Делисе, существовал еще детальный отчет Казановы, с его комментариями и рассуждениями, однако он был утерян. А на страницах своих многочисленных писем и сочинений Авантюрист не раз отпускал колкие замечания в адрес обидевшего его философа. Через пять лет после встречи с Вольтером Казанова писал одному из своих корреспондентов: «Вы утверждаете, что счастливы, потому что живете в просвещенный век. Дорогой мой, в каждом веке жили люди, подобные нам с вами, кои, полагая себя просвещенными, считали, что несут свет просвещения своим современникам. Поверьте мне, все мы невежды, и когда мне говорят о широте моих познаний, мне делается смешно. Наш век не лучше прочих, несмотря на знаменитейшего Вольтера». Строки эти свидетельствуют о том, что время не прибавляло Соблазнителю ни великодушия, ни оптимизма.