— Из-за того, что были ложные срабатывания.

— Дети. Все из-за детей. Они плохо ладят с сигнализацией.

— Это всего лишь догадка, — напоминаю я. — Как и вывод о том, что мотивом была не кража.

— Подтверждений тому нет, но кто знает? Убита вся семья. Если что-то и пропало, кто же заметит?

— Дом был разграблен?

— Нет. Но опять-таки, поскольку все мертвы, никто ведь не скажет, как там было раньше, передвигали что-то или нет?

— Итак, результаты по ДНК тебя тогда не обеспокоили. Не думай, я ничего такого сказать не хочу, но мне они не дают покоя.

— Я ничего и не думаю. Делаю свою работу, и все. Решения принимают другие. Ты не хуже меня знаешь, как трудно бывает определить, от какого образца получен результат. Откуда взято неизвестное ДНК? Из крови? Из клеток кожи? Откуда-то еще? Когда его оставили? Может быть, оно из источника, не имеющего никакого отношения к делу. Например, в доме незадолго до случившегося побывал гость. Может быть, в тот день Бренда контактировала с кем-то? Ты же сама знаешь, что у нас на этот счет говорят. Не кладите дело в карман лабораторного халата. Сама по себе ДНК ничего не значит, если мы не знаем точно, откуда и когда получен образец. Я бы вообще сказал, что чем больше усложняется тестирование, тем меньшее значение ему стоит придавать. Тот факт, что в комнате кто-то подышал, вовсе не означает, что этот кто-то и есть убийца. Ну вот, завелся, а ведь ты приехала сюда не для того, чтобы выслушивать мои философствования в духе какого-нибудь луддита.[27]

— Но ведь ни на месте преступления, ни на телах убитых ДНК Лолы Даггет не обнаружена.

— Верно. И не мне решать, кто виновен, а кто нет. Это вообще не мое дело. Я доложил о своих результатах, а остальное пусть решают судья и присяжные. Почему бы тебе самой не посмотреть то, что я тебе приготовил, а потом поговорим.

— Я так понимаю, Джейми обсуждала с тобой Барри Лу Риверс. Раз уж я здесь, можно заодно и ее дело посмотреть?

— Копии есть у Джейми Бергер. Запрос на них пришел, ну, не знаю, по меньшей мере пару месяцев назад.

— Когда есть возможность, я всегда предпочитаю оригиналы. Если, конечно, тебя это не слишком напряжет.

— Оригинал не бумажный. БРД, как ты, наверное, знаешь, перешло на безбумажный оборот. Могу распорядиться, чтобы распечатали, или, если хочешь, посмотри на экране компьютера.

— Электронный вариант меня вполне устроит. Мне все равно — сделай, как тебе удобнее.

— Странное дело, так я тебе скажу. Но не увлекай меня на дорогу жестокого и необычного. Я знаю, что Бергер и им тоже занимается, что для нее это вроде такого милого пазла, который она складывает. Да какого там милого, что я говорю! Жуткого и отвратительного. Она как будто уже репетирует свое выступление на пресс-конференции, обдумывает, как поразит воображение слушателей рассказами об осужденных, которых до смерти пытают в Джорджии.

— Случай и впрямь необычный. Не каждый день ожидающий казни вдруг умирает едва ли не на пороге камеры смерти, — напоминаю я. — Тем более что человек этот находится под постоянным наблюдением.

— Скажем честно, Кей, вряд ли наблюдение было таким уж постоянным, — говорит Колин. — Насколько я понимаю, плохо ей стало после приема пищи. Поначалу, может быть, погрешили на несварение, хотя все симптомы ясно указывали на сердечный приступ. Когда же охранники забеспокоились всерьез и обратились за медицинской помощью, было уже слишком поздно.

— Когда это случилось, ее должны были вести в камеру смерти и готовить к казни. А раз так, то и медперсонал должен был находиться поблизости, в том числе и терапевт, в обязанности которого входит помогать при исполнении приговора. Уж кто-то — врач или кто-либо из тюремного персонала, обученный приемам реанимации, — наверняка находился на месте и мог оперативно отреагировать на происходящее.

— Казус века. Тюремщик или даже сам палач реанимирует осужденную только лишь для того, чтобы тут же ее убить. — Колин поднимается из-за стола и протягивает мне коробочку с леденцами. — Возьми, я их покупаю оптом.

— Надеюсь, ты не против, если и Марино посмотрит.

— Он работает с тобой, ты ему доверяешь, так что я проблемы не вижу. С вами постоянно будет сопровождающий.

Присутствие Марино рядом со мной — вынужденная мера предосторожности. В случае чего Колин сможет подтвердить под присягой, что я ничего не подложила в папку и ничего из нее не взяла.

— Еще меня интересует одежда, если вы до сих пор ее храните.

Колин ведет меня по коридору, мимо кабинетов других патологов, лабораторий антропологии и гистологии, комнаты отдыха. Направо — конференц-зал.

— Ты о той одежде, которую Лола Даггет стирала у себя в ванной в приюте? Или о той, которая была на жертвах?

— Обо всем.

— Включая и ту, что была представлена в суде в качестве вещественного доказательства?

— Да.

— Если хочешь, я мог бы отвезти тебя на место.

— Я уже осмотрела. Снаружи.

— Можно посмотреть и внутри. Не знаю, кто там сейчас живет, но сомневаюсь, что они сильно обрадуются.

— Сейчас в этом нет необходимости. Вот посмотрю документы и тогда скажу.

— Если захочешь посмотреть оригинальные слайды, могу поставить микроскоп. Вообще-то об этом и Мэнди в состоянии позаботиться. Мэнди О’Тул будет с вами. Или можно сделать еще один набор слайдов, потому что ткани у меня есть. Вот только в таком случае мы ведь создаем новые вещдоки. Да ладно, если у тебя возникнут вопросы, сделаем.

— Я сначала посмотрю, что они собой представляют.

— Одежда хранится в разных местах, но большая часть в наших лабораториях. У меня все должно быть под рукой.

— Ничуть не сомневаюсь.

— Не знаю, знакомы ли вы, — говорит Колин, и я замечаю за дверью конференц-зала женщину в синих брюках и лабораторном халате.

Мэнди О’Тул выходит из комнаты и здоровается со мной за руку. Лет сорока, прикидываю я, высокая, длинноногая, с черными, убранными назад волосами. Симпатичная, хотя и не в традиционном стиле — черты лица асимметричные, глаза синие. Внешность одновременно обескураживающая и странным образом притягательная. Колин прикладывает указательный палец к воображаемому козырьку и уходит, оставляя меня наедине с ней в небольшой комнате со столом вишневого цвета и восемью мягкими стульями вокруг него. Окна с ненормально толстыми стеклами в прочных алюминиевых рамах выходят на парковочную площадку, окруженную высоким проволочным забором, и темно-зеленый сосновый лес, уходящий в бледное небо.