Он сделал эффектную паузу.

— Какая же? — спросил я наконец, догадавшись, что он ждет моей реплики.

Капитан одобрительно кивнул и ответил:

— А такая, что я не знаю, на кого вы работаете. В наши тревожные времена существует множество вариантов. Если, разбираясь в этих вариантах, я нечаянно стану причиной вашей смерти, то, возможно, принесу нашему городу больше вреда, чем пользы. Может, Венеция задумала вторжение? Сможем ли мы дать им отпор в таком случае? А может быть, я нанесу обиду нашему далекому венгерскому правителю? Или сарацинам? И так далее. Вы ведь не желаете просветить меня на сей счет, не так ли?

— К сожалению, я могу лишь еще больше затуманить эту картину, капитан. Я простой торговец, не больше и не меньше.

— Хорошо сказано, — заметил он, ударив ладонью по столу. — И я освобожу вас после надлежащей процедуры. Простите это жульничество, но я намерен выудить за ваш счет хоть какие-то сведения.

— Какие же?

— Я рассчитываю узнать, кто из наших дворян ценит вас настолько, чтобы потребовать вашего освобождения, — охотно объяснил он. — Всегда полезно выяснить связи высших кругов.

— Значит, вы не занимаетесь поисками убийцы Фабиана?

— Мои люди в данное время прочесывают город. А я провожу мое личное расследование.

— Как?

— Разговаривая с вами.

Я постарался изобразить уместное удивление, но усталость уже сказывалась.

— Вы подозреваете, что я могу быть не только шпионом, но и убийцей?

— Ни в коей мере, — сказал он.

— Тогда я в растерянности.

Он вытащил кинжал и изящно почистил ногти.

— Трое мужчин одновременно вышли из «Элефанта». Одного убили арбалетной стрелой, выпущенной под весьма сложным углом и с большого расстояния. Либо стрелок был отменно хорош, либо он промахнулся, убив Фабиана. Я допускаю, что Фабиан был противным типом, но не того ранга, чтобы нажить смертельных врагов. Для этого он был слишком осторожен.

— И вы полагаете, что стрела предназначалась Себастьяну?

— Или вам. Скажите-ка мне, есть ли у вас старые враги в Орсино?

— Только вы, насколько мне известно, и то не дольше четырех дней.

Он хмыкнул, а потом перевел взгляд на дверь. Из коридора доносились голоса. Он быстро встал и поклонился, а я, оглянувшись, увидел графиню Оливию, благопристойно стоявшую в дверях. Я также встал и поклонился.

— Мой муж сообщил мне, что вы, капитан, арестовали этого человека, — улыбаясь, сказала она.

— Не арестовал, графиня, — возразил Перун. — Герр Октавий любезно согласился пройти в компании моих людей в мой кабинет, чтобы подробно рассказать о прискорбном убийстве вашего бедного слуги. Мне не хотелось беспокоить графа по этому делу.

— Вы очень любезны, капитан. Но мне герр Октавий нужен на свободе. Он пообещал мне три сундука корицы.

Я припомнил, что разговор шел об одном, но счел бессмысленным оспаривать ее слова.

— Прекрасно, сударыня, — сказал капитан. — Он ваш.

Я отвесил поклоны каждому по очереди. Графиня удовлетворенно кивнула и повелительным жестом предложила мне следовать за ней. Перун хлопнул меня по плечу, и я обернулся.

— Интересно, — заметил он. — Вы снискали расположение двух самых знатных семей нашего города, не дав взамен ни горстки пряностей. Ловкач. Кстати, вам нет нужды беспокоиться, что я могу оказаться тем таинственным стрелком.

— Правда? — удивился я. — Почему же?

— Потому что я бы не промахнулся, — сказал он и мило улыбнулся, выстрелив в меня холодным взглядом.

Это убедило меня, и я поспешил выйти как можно быстрее.

— Благодарю вас, сударыня, — сказал я, догнав Оливию.

— В соответствующее время я объясню вам, как следует меня отблагодарить, — сказала она. — И если ваши корабли не придут, то вы сможете поработать на меня. Мне нужен новый управляющий, как вы понимаете.

Я вновь поклонился, и она исчезла, как видение.

Когда я дошел до дворца, уже спустились сумерки. Малахий приберег для меня кусок баранины, за что я от души благословил его. Я погрыз мяса и прошел в комнату Бобо, кивнув сторожившему у его дверей слуге. Когда я появился, Бобо еще бодрствовал, читая при свете одинокой свечи.

— Фабиан убит, — сообщил я ему. — Арбалет.

— Я слышал, — ответил он. — Он стал первой жертвой, чью смерть мы допустили. Кто будет следующим?

Кто надеется на себя, тот глуп…

Притчи Соломоновы, 28, 26.

Наступила еще одна плохая ночь, поскольку в моем сне Фабиан присоединился к Орсино. Фабиан укоризненно взирал на меня. «Когда-то мы были друзьями, — сказал он. — Частенько веселились и пьянствовали до отупения. Почему же ты не помог мне сейчас?» Однако он не дождался ответа: я был слишком поглощен жонглированием, стараясь не допустить падения остальных дубинок.

Возможно, Бобо прав, подумал я, проснувшись. Его критические укусы уязвляли самолюбие, но порой именно это позволяет одному шуту наставить другого на путь истинный. Мои интриги оказались опасными и бесполезными. Пора срочно переходить к спасению жизней тех людей, что могут стать потенциальными жертвами. Все остальное, в конце концов, не имеет особого значения.

Оглядываясь назад, я понял, что меня перехитрили с самого начала. Я вписался в некий тщательно разработанный сценарий, но даже осознания этого было недостаточно, чтобы разрушить его. Моего напарника вывели из игры, а мне связывала руки маска рассудительного торговца и слежка Перуна. Не исключено, кстати, что он и есть Мальволио. На мой взгляд, удовольствие, с которым он забавлялся со мной, делало его еще более подозрительным.

Похороны Фабиана состоялись утром. Я почтительно стоял в задней части церкви, потом проследовал за прихожанами на кладбищенский холм. Графиня облачилась в траурное платье, так соблазнительно подчеркивающее фигуру, что я удивился, почему мертвецы не встают из своих гробниц. Она улыбалась и оживленно болтала с горожанами, словно все собрались тут на праздничную прогулку. Себастьян явно страдал от похмелья. Нет, не только от похмелья, но и от чувства вины.

Я нашел взглядом Александра и подошел к нему.

— Что случилось с графом? — спросил я.

— По-моему, терзается угрызениями совести за свое вчерашнее поведение, — ответил он. — Твердит, что если бы он вовремя пришел на репетицию, то Фабиан остался бы в живых. И с ужасом вспоминает, как насмехался над этим парнем, когда тот уже лежал мертвым.

— Это не его грех, — сказал я. — Он ведь не знал.

— Тем не менее он поклялся сохранять трезвость до конца Двенадцатой ночи и в наказание сам займется репетициями мистерии.