— Ямка, — выдохнул он. — Ямка. — Он посмотрел на Шэма. — Если там были снимки, — продолжал он, — то по ним можно определить, где именно были Шроаки. Они всегда тщательно скрывали маршруты своих путешествий. Несмотря ни на что.

— Ага! — поддакнул Робалсон. — Конечно, надо попробовать! — Он нервно кивнул капитану.

— Но, — шепнул Элфриш Шэму, — тех снимков у тебя больше нет.

И хотя Шэму больше всего на свете хотелось в тот момент сказать «Нет, есть», он, выдержав, сколько мог, ледяной взгляд пирата, прошептал: «Да, нет».

Взревев, как раненый зверь, капитан Элфриш внезапно сдернул Шэма с полки и выволок его из купе в коридор. Потащил дальше, мимо пиратов, занятых своими делами. Они ничем не отличались от команд других поездов. Только оборудование поезда было более случайным, одежда — более пестрой, и все до единого человека были вооружены.

Купе, в котором ждали покрытые шрамами офицеры. За окном неслись пейзажи благодатных земель, богатых растительностью и деревьями, их ветви нависали над поездом, увитые цветущими лианами, кишащие яркими птицами и перепуганными мармозетками. Шэм почувствовал, как поезд подпрыгнул на рельсовых стыках, за окном мелькнули сигнальные ящики и стрелки, пути отклонялись от их колеи.

Значит, они идут на север. Кто-то насильно посадил Шэма на стул. Он завопил и задергался, но вырваться не смог. На столе перед ним кто-то разложил толстую бумагу. Точно хотел защитить стол от брызг. Шэм завопил снова. Один офицер медленно разворачивал кожаный сверток с какими-то острыми металлическими штуками.

— Я ничего не знаю! — кричал Шэм. Для чего нужны эти жуткие инструменты? — Я ему говорил!

— Жудамор, — сказал Элфриш. — Начинай.

Здоровый мужик вынул из свертка страшную серую пику. Лизнул большой палец и попробовал на нем острие. Одобрительно сморщился. Шэм завизжал. Мужик протянул пику вперед так, что она едва не уткнулась Шэму в глаз.

— Итак, — сказал Элфриш. — Ты говорил, что видел снимки. Наверное, вот эти. — Он поднял какие-то обрывки — в жирных пятнах, изорванные, потертые на сгибах рисунки, которые Шэм накарябал для себя как воспоминание о том, что видел. — И вот этот. — Дешевая маленькая камера Шэма. На экране один путь. Снимок маленький и размытый, но при виде его все в комнате стихли.

— Знаешь, куда ведет этот путь? — прошептал Элфриш. — Нет. Я тоже не знаю. Но зато ты знаешь, что я очень люблю истории. И, позволь заметить, знаю, что любые небылицы о людях, путешествующих в поисках легендарных, мифических, явно вымышленных мест, обычно прикрывают охоту за деньгами. Большими деньгами. Ты меня понял.

О, конечно, не один я гонюсь сейчас за Шроаками. Правда, зная, что у них за поезд, могу сразу сказать, что затея это бесполезная. Но они тоже знают, что за ними следят, и будут петлять. Так вот, в мое намерение входит опередить их. То есть узнать заранее цель их пути и прийти туда раньше них.

Итак, Шэм ап Суурап, твое дальнейшее благополучие в твоих руках. Все это… — он встряхнул потертыми рисунками, — для тебя что-то значит. Для меня это просто каракули. Рассказывай, что ты видел на снимках. Опиши их.

Мужик по фамилии Жудамор поднес к бумаге страшное острие. Это оказался карандаш. Он начал рисовать.

Путаные описания Шэма становились образами под его рукой. Жудамор был талантлив. Даже разрываясь между страхом и временным чувством облегчения, Шэм не мог не подивиться тому, с какой уверенностью из сетки штрихов на бумаге, пересеченных, как пути рельсоморья, рождается картина.

«Кто-нибудь все равно меня спасет», — думал он и описывал свои воспоминания по картинкам, на случай, если никто все же не придет. В дни и недели, предшествовавшие поездке на Манихики, оттачивая свой план, Шэм не раз вспоминал то, что видел на экране ординатора, пересматривая свои каракули. Снимки стояли перед его глазами как живые.

— А третий был такой…

— Что это? — басом спросил кто-то из пиратов, глядя на оригинал Шэма. — Птица, что ли?

Шэм. Художника из тебя не выйдет.

— Нет, это вроде… ну, как бы карниз такой, что ли… — и, бешено жестикулируя, Шэм принялся описывать наклонную скалу и все прочее. Чтобы сохранить себе жизнь. Жудамор рисовал с его слов, а Шэм отпускал замечания или поправлял его, точно какой-то сумасшедший критик. — Да не так, не так, лесок был побольше, деревья пониже, вот…

В конце концов все пейзажи на снимках были изначально выбраны и запечатлены именно как пейзажи. В каждом было нечто особое, отличавшее его от других, будничных видов рельсоморья. Несколько часов подряд Жудамор рисовал описания воспоминаний цифровых образов пейзажей, давным-давно виденных кем-то воочию. Пиратские офицеры наблюдали за ним, склонив головы набок, потирая подбородки. Обсуждали, что бы это могло быть.

— А это ордер?

— Смотри-ка. Вот это место вроде как похоже на одну окраину у берегов Северо-западного Мира.

— Поговаривают, ближе к Камми Хамми рельсы ведут себя подозрительно, так, может, это тот проход в горах, по которому можно добраться до их западных островов?

Они стали вычерчивать маршрут. Подолгу размышляли над картой. Немало времени прошло, прежде чем лучшие умы пиратского корабля, прибегая к догадкам и совместно разрешая спорные моменты, воскресили-таки маршрут мертвых исследователей. Как это ни удивительно звучит, но они все же поняли — в самых общих чертах, конечно, — куда им надо ехать.

«Вот уж о чем я никогда не мечтал, — думал тем временем Шэм. — Теперь я даже не пират, а пиратский наводчик».

Но погодите. Знатоки рельсоморья, конечно, у вас возникли вопросы. И, скорее всего, они касаются ряда таинственных проблем, связанных с теологией рельсоморья.

Вы хотели бы знать, какая из цивилизаций рельсоморья является древнейшей, летописи какого острова уходят дальше всего во времени и по какому они ведутся календарю? Что в них сказано об истории мира, о веках до Закусочной, о предыстории, о том, каким был мир до того, как гости из далеких миров стали устраивать тут свои пикники, бесцеремонно сбрасывая на планету горы чуждого ей мусора, постепенно смешавшегося с местным утилем, копившимся тут миллионы лет? Правда ли, что было время, когда в верхнем небе парили те самые птицы, которые встречаются теперь только у земли? И если так, то какой в этом смысл?

Что можно сказать о закате и падении империй? Человеческих и божественных? И кто они такие, эти боги — Великий Огм, Мэри-Энн Копательница, Рельсоненавистник Бичинг и прочие? и, наконец, главное — древесина?

Вот она, ключевая тайна. Древесина — это то, что делает дерево деревом. А еще из древесины сделаны шпалы — те поперечные балки, что скрепляют рельсы, не давая им разойтись. Но ведь объект может иметь лишь одну сущность. Тогда как возможна подобная раздвоенность?

Из всех философских ответов на данный вопрос три кажутся наиболее вероятными.