Бенджамин отбыл утрясать роль денег в Эдинбургском фестивале. Жан-Пьер поднял вопрос расширения комитета и активизации его работы с целью подготовки праздника Жюли Вэрон в следующем году. Он настаивал на участии Сары, а также мистера Эллингтон-Смита на проведении регулярных встреч в течение года. Словопрения затянулись, окончившись лишь в третьем часу пополудни. Они вернулись в кафе перекусить и увидели, что актеры и музыканты кучкуются, жужжат, живут и дышат наступающим вечером. Генри подсел к Саре. Она вдруг подумала, что это, возможно, их последняя встреча в Бель-Ривьере, и ее охватило такое чувство потери, что, не будь она влюблена в Билла, можно было бы истолковать это чувство как влюбленность в Генри. Ведь обществом Генри она наслаждалась, тогда как Билл вызывал лишь раздражение, злость, стыд. Что за напасть, влюбляться не по правилам!

Ближе к вечеру Генри вернулся из разведки, сообщил, что к дому Жюли уже движутся толпы интересующихся, что сидячие места распроданы, разошлись почти сразу после открытия кассы, что к деревьям прикреплены таблички на английском и французском: «Здесь можно стоять», «Уважайте природу», «Берегите лес Жюли Вэрон».

К семи лес вокруг хижины Жюли принял не одну тысячу человек, большинство из которых могли надеяться разве что услышать музыку. За отсутствием кулис актеры жались за деревьями, куда и направились авторы — Сара и Стивен — и режиссер Генри, чтобы благословить исполнителей, пожелать им успеха.

Втроем они уселись вплотную к сценической площадке, позади нее, и на этот раз Генри просидел, не вскакивая, все представление, Реакция публики превзошла все ожидания. Чудесно! Потрясающе! Блестяще! — подобные возгласы то и дело доносились из толпы в антрактах. Овациям, казалось, не будет конца. Затем, когда все закончилось, труппа вернулась к столикам кафе. Все возбужденные, восторженные, вместе с тем ощущающие облегчение. Тьму небесную смягчила одинокая латунная стружка, оставшаяся от луны. Хозяин «Колин Руж» объявил, что кафе открыто до последнего посетителя. Улицы городка то и дело сотрясал рев автомобильных двигателей. С лица Жана-Пьера не сходила улыбка. Он то и дело принимал поздравления от разных маститых земляков, для которых представлял воплощение успеха. Наступила полночь. Жан-Пьер сказал, что пора ему домой, к жене и детям. Генри отправился звонить жене, прошептав Саре напоследок, что в Лондоне они непременно увидятся. Взгляд, которым он сопроводил свои слова, вызвал у Сары слезы. Ричард сослался на усталость, удалился, глядя на Салли, но не прощаясь с нею. Салли почти сразу сообщила, что старушке пора на бочок, и тоже ушла. Сара услышала смех Эндрю, почувствовала на себе его взгляд. Она встала, и Эндрю, улыбаясь, спросил:

— Ну, так как, Сара?

Ей показалось; что она ослышалась. Она почти слово в слово повторила реплику Салли насчет старушки и ночного отдыха. Присутствующие застонали. Застолье разваливалось. Билл вскочил, проводил ее до двери, где обнял и прошептал на ухо, что она для него все равно, что вторая мать. Она затопала по лестнице, чуть не лопаясь от любви и злости.

Подойдя к окну, Сара опустила взгляд к столикам, ощущая себя исключенной, изгнанной, отстраненной от общего счастья. Представился ребенок, которого не принимают в игру, стоящий у края площадки и с завистью глядящий на заносчивых товарищей. Ее забыли. К счастью.

Скоро все это уйдет в прошлое. Жюли Вэрон более не воплотится в этом составе, с этими людьми. Что ж, для нее это не первый раз. Скорее в сотый. Она врастает в постановку, а потом приходит пора расставания, снова и снова. В театре все происходит как в жизни, хотя и в концентрированном виде, в ярком свете софитов. Бурное движение, люди сталкиваются, объединяются и вдруг — хлоп! Конец всему. Баста! Но все же Жюли и вызванные ею события выделялись из общей череды. В первую очередь не было раньше этой «любви». Только почему в кавычках? Не надо пытаться замаскировать и принизить значение этого чувства кавычками. Нет, этот состав чем-то отличался от всех предыдущих. И, конечно, музыка. Обо всем этом Сара беседовала сама с собою вслух, расхаживая по комнате, возвращаясь к окну, выглядывая вниз, где Стивен сидел рядом с Молли, а Билл… Хватит Билла! Разгуливая по комнате, она несколько раз остановилась перед зеркалом, разглядывая себя методично, анализирующим взглядом ученого-исследователя. Конечно, взаимодействие женщины с зеркалом подвержено возрастным изменениям, это общеизвестно. Знание с полки. Расфасованное и закупоренное. Как и ее эмоции. Ничего в них нового, сплошной ширпотреб, в пузырьках, кувшинчиках, флакончиках, бутылочках… В аптеках и парфюмерных лавках. С яркими этикетками, с надписями. К примеру, крупная красная нашлепка с черепом и костями: «ЯД!». Нет, нет, она не просто чувствует себя на двадцать лет моложе, она и выглядит…

Из-под пера ее вышли следующие строки:

Дорогой Стивен!

Я просто не могу не написать это письмо, хотя письма — штука обоюдоострая, их очень легко неправильно понять, неверно интерпретировать. Хочу сообщить Вам о своих страхах. Прежде всего, не думайте, что я в Вас влюблена. Любить — одно, а быть влюбленным — совсем другое. Мне сейчас пришло в голову, что под любовью можно вообще понимать слишком многое. Но я Вас, разумеется, люблю. Ужасно опасаюсь употребления этого слова. Если нам обоим от этого станет легче,

с любовью, Сара.

P. S. Невыносимо думать, что наша дружба может пострадать от подобных недоразумений.

Но не это письмо протиснулось под дверь Стивена этажом выше, ибо она подумала: «Нет, сказать англичанину „Я люблю вас" — невозможно. Стивен дунет прочь — аж пятки засверкают». Листок превратился в клочки, и на бумагу легли новые строчки:

Дорогой Стивен!

Я просто не могу не написать это письмо, хотя письма — штука обоюдоострая, их очень легко неправильно понять, неверно интерпретировать. Я ужасно переживаю. Видите ли, я вовсе в Вас не влюблена, хотя Вы и уверены в обратном. Вы мне очень нравитесь — и это Вы тоже знаете. Ужасно, что я вынуждена писать все это. Если нам обоим от этого станет легче,

с любовью, Сара.

Это письмо она отнесла наверх, надеясь, что не наткнется на адресата.

Проснувшись утром, Сара заметила, как под дверь просунулось и замерло на полу письмо.

Дражайшая Сара!

Я улетел утренним рейсом, сегодня не увидимся, но непременно встретимся в Лондоне.

С любовью, Генри.

Она читала эту записку, когда из-под двери вылетело еще одно письмо и, пролетев через комнату, остановилось у ее ног. Она осторожно открыла дверь, но никого не увидела. Лишь услышала почти неразличимый гул спускающегося лифта.

Милая Сара!

Я в отчаянии! Вы уезжаете, и, может быть, мы более не увидимся. Вы стали для меня дорогим другом, я как будто знал Вас всю жизнь. Никогда не забуду наше общение в Бель — Ривьере, всегда буду вспоминать о Вас с теплым чувством. А если в следующем году? Я умею ждать!!!

С благодарностью, Билл.